Красное каление. Том третий. Час Волкодава. Сергей Николаевич Галикин

вру.

      Григорий устало откинулся на спинку стула, отяжелевшие веки сами опустились. Где-то в конце коридора противно запела а затем гулко громыхнула запираемая за Еремеем дверь камеры.

                      Серенькое утро, по-кошачьи крадучись, робко пробиралось по едва заснеженной улице сонной слободы. Где-то поблизости, на станции,  два раза резко свистнул паровоз.

      -Товарищ старший лейтенант госбезопасности! Телеграмма начальнику оперативной группы!

      -Давай сюда. Свободен пока.

      Он раскрыл пакет, быстро пробежал воспаленными глазами по неровным строчкам телеграфного шрифта. Переменился в лице. Надписал на папке, лежащей перед ним, в верхнем уголке коротко: «Три года общего лагеря. Просим». Убрал Еремееву папку в свежеокрашенный сейф, и с сосредоточенным лицом быстро вышел из кабинета.

      В аппаратной крутанул ручку зуммера, попросил номер по Ростову:

      -Панкрат? Дрыхнешь, небось? Ну-ну, заливай кому попроще… Давай, урка ростовская, на сталинградский поезд и што б к вечеру был у меня! Как штык, твою мать на всю дивизию!.. Есть дело… суток на пяток. Да! В отдел ко мне не иди, вали домой прямо.

                      Оделись в гражданское, под скотарей-вольняшек, как понеприметнее. Тронулись  в ночь, едва тягучие декабрьские сумерки упали на притихшие окрестности воронцовской слободы. Со степи легко повеял ветерок, потянуло острым кизячным дымом.

      -А че ты Зорьку-то..  не подседлал? – Панкрат, легонько подстегивая своего норовистого трехлетку,  хитровато ухмыльнулся после долгого молчания. Зачем позвал – не спрашивал. Привык: будет надо, придет время – Гриня и сам все обскажет!

      -Старая стала Зорька-то… У кобылы ж век короткий. Слепнеть. Не потянеть нагрузку. Дело нынче серьезное, Панкрат, тута сноровка потребуется. Ты ко мне давай, хватить народ на вокзалах чистить.

      -Не-а… Мы пацаны честные. Фраерков чистим. Народ не трогаем, Григорий Панкратыч… Не то што… вы.

      -Ну, мы тоже… чистим, -угрюмо процедил Григорий. И замолчал в думках.

      Панкрат пододвинулся поближе, так, что лошади пошли бок-о-бок.  Оскалился, вроде в шутку:

      -А обскажи ты мне… Григорий Панкратыч… такую штуку, -он пытливо заглянул Гришке в глаза как-то снизу, в полумраке щурясь, как на солнце,– вот вы, ге-пе-у… На кой вы… мужиков-то… сажаете, а?.. Они чево… Пашут хреново, што ль? А вы…

      -Так! – властно перебил Григорий, -это с каких-растаких пор ростовские воры в политику полезли? А?!

      -Я тебе… не воры. Вроде… другом… был, – обиделся Панкрат.

      -Ладно, ладно, – уже миролюбиво пробурчал Гришка, -вот гляди.

      Он приостановил коня, чуть задумался. Пристально вгляделся в темное лицо друга:

      -Товарищ Сталин как сказал? А так сказал товарищ Сталин: нас сомнут. Сомнут, ежели мы будем топтаться на месте, как слепая кобыла. Европа нас  сомнеть, капитал. Война все одно будеть! И на все про все у нас, Панкратка…  годков так десять, может и поменьше. Единоличник пашет-сеет, а с десятины в три раза меньше берет, чем артельные. Отчего так? Так ведь…