Угрюм-река. Книга 2. Вячеслав Шишков

всеми телесами осчастливленной хозяйки.

      – Господа поздравители! Прохор Громов – это ого-го! Это мериканец из русских подданных…

      – Сплутатор! – вскочил Иван и бросил свою тарелку на пол. – Ужо мы с мистером Куком… Надо бунт бунтить! Бей! Ломай! – И он ударил об пол тарелку жандарма Пряткина.

      Поднялся шум. Ивану жандармы старались зажать рот. Иван мотал головой, вопил:

      – Бастуй, ребята!..

      И сразу хохот: дьякон Ферапонт, схватив Ивана за шиворот, молча пронес его в вытянутой руке до выхода, выбросил на улицу, вернулся, швырнул обрывки фрака к печке и так же молча сел.

      Тут брякнул в окно камень, и площадная ругань густо ввалилась в разбитое стекло. Через мгновение градом посыпались стекла от удара колом в раму. Женщины, как блохи, с визгом повскакали с мест.

      Через все лицо Прохора Петровича, от искривившихся губ к мутным, неживым глазам, прокатилась судорога.

      – Ваша карта бита…

      Где-то там, в меркнувшем сознании, свирепел хохот мадемуазель Лулу и дребезжал бряк пьяного рояля. Волны табачного дыма густо застилали воздух…

      Прохор достал последние двадцать новых сторублевок, бросил на стол, сказал:

      – Ва-банк!

      И танцующие пары, как куклы, проплывали, вихрясь, мимо картежного столика – кавалеры, дамы, валеты, короли, тузы, дамы, дамы… Так много женщин!.. Откуда они взялись? Легкокрылая Лулу в паре с франтом. Она вся в вихре страсти, лицо ее вдоль раскололось пополам: половина в буйном хохоте, половина исказилась в страшном безмолвном вопле. От потолка по диагонали прямо к Прохору двигались скорбные глаза Авдотьи Фоминишны; они улыбались всем и никому, они взмахнули ресницами, исчезли.

      Против Прохора похрустывал новою колодою карт отставной лейтенант в ермолке и сдержанно, однако ехидно ухмылялся:

      – Ну-с? Вы изволили сказать: ва-банк.

      Прохор прекрасно теперь знал, что это не Чупрынников перед ним, а ловко загримированный поручик Приперентьев.

      – Итак, ва-банк?

      – Да, поручик.

      – Нет, лейтенант в отставке, если угодно…

      – Приперентьев?

      – Чупрынников, Чупрынников.

      – Ах да, простите, – сказал Прохор сквозь стиснутые зубы. – Того мерзавца, Приперентьева, часто бьют по башке подсвечником. Он шулер.

      – Не знаю-с, не знаю-с.

      – Дуня! Авдотья Фоминишна! – крикнул захмелевший Прохор. – Не пускай к себе этого нахала Приперентьева; он мерзавец, он шулер… Моховая, тридцать два. Встречу – убью его… Он на содержании у своей хозяйки, немки… Амалии Карловны…

      И все засмеялись.

      – Милый сибиряк, – как звук виолончели, мягко молвила Авдотья Фоминишна и положила ему белую руку на плечо. – Баста играть.

      – Ваша карта бита.

      Прохор встал или не встал – не знает. Прохор двигался по комнате, ощущал свое тело, крепко пристукивал каблуками в пол, плыл или плясал, – не понимает, мысль отсутствовала, соображение одрябло, чековая книжка, чеки, валеты, дамы, короли,