Революция. Дженнифер Доннелли

встаю и собираюсь уйти, но Джимми меня окликает:

      – Слышь, дочка…

      – Что?

      Он достает из кармана монетку. Двадцать пять центов.

      – Купи себе колу. Нет, лучше две! Себе и своему парню.

      – Ой, Джимми, ты что, не надо…

      У Джимми ничего нет. Он живет в доме престарелых на Хикс-стрит. Ему выдают всего несколько долларов в неделю на расходы.

      – Возьми. Мне будет приятно. Ты же совсем девчонка. Тебе надо сидеть в тепле, в кафешках, с мальчиками, а ты торчишь здесь на морозе как неприкаянная, болтаешь со всякими оборванцами.

      – Хорошо. Спасибо, – говорю я и вымучиваю из себя улыбку. Мне больно брать его деньги, но если их не взять, я сделаю больно ему.

      Джимми тоже улыбается.

      – Дай ему себя поцеловать. Ради меня. – Он поднимает палец. – Всего один разочек. В щечку.

      – Заметано.

      У меня не хватает духу признаться ему, что у меня уже был далеко не один мальчик. И что в щечку давно никто не целуется. На дворе двадцать первый век – расстегивай джинсы или закатывай губу.

      Я протягиваю руку за монетой. Джимми ошеломленно присвистывает.

      – Ты чего?

      – Что это у тебя?

      Оказывается, палец с оторванным ногтем все еще кровоточит.

      Я вытираю кровь о джинсы.

      – Покажись врачу, – говорит Джимми. – Выглядит нехорошо.

      – Да, пожалуй.

      – Тебе, наверное, больно. Тебе больно?

      – Да, Джимми. Мне всегда больно.

3.

      – Мисс Альперс?

      Ну все, я попала. Останавливаюсь и медленно поворачиваюсь. Этот голос знает вся школа. Аделаида Бизмайер. Она же Бизи. Директриса.

      – У тебя есть пара минут?

      – Вообще-то, мисс Бизмайер, я спешу на музыку.

      – Я позвоню мистеру Гольдфарбу и скажу, что ты задержишься. Зайди ко мне.

      Она жестом приглашает меня в свой кабинет и звонит Натану.

      Я вхожу, ставлю чехол с гитарой на пол и сажусь.

      На часах – 3:01. Целая минута урока ушла безвозвратно. Шестьдесят секунд музыки, которые никогда ко мне не вернутся. Нога начинает мелко подрагивать. Приходится надавить на колено, чтобы успокоиться. Бизи кладет трубку и спрашивает:

      – Хочешь ромашкового чаю? Я только что заварила.

      – Нет, спасибо.

      На столе перед ней лежит папка с моим именем. Диандра Ксения Альперс. В честь обеих бабушек. Я стала представляться «Анди», как только научилась говорить.

      Все это не к добру. Бизи суетится у стола, похожая на хоббита.

      В любое время года она обута в биркенстоки и одета во что-то лилово-климактерическое. Неожиданно она оборачивается, и я отвожу взгляд. Подоконник заставлен вазами, с потолка свисают кашпо. На отдельной тумбе стоят горшки и миски всех оттенков грязи, покрытые глазурью.

      – Нравятся? – спрашивает она, кивая на глиняную экспозицию.

      – Впечатляет.

      – Это я сама делаю. Люблю керамику.

      Моя мама тоже ее любит. Швырять об стену.

      – Такое у меня хобби, – поясняет Бизи. – Творческая отдушина.

      – Ничего себе. – Я смотрю на кашпо. – Вон