Стража! Стража!. Терри Пратчетт

Правда, парни?

      – Да, – хором поддержали остальные.

      Верховный Старший Наставник воззрился на них пылающим взором.

      – Каждый брат должен стоять до последнего. Иначе – вон из братства, – предостерег он.

      С почти видимым глазу облегчением братья, словно впавшие в панику овцы, увидевшие, что загон наконец открыли, галопом ринулись к выходу.

      – Уж об этом-то не беспокойтесь, ваша верховность, – пылко заверил брат Сторожевая Башня.

      – Преданность – вот наш лозунг! – сурово произнес Верховный Старший Наставник.

      – Лозунг. Ага, – повторил брат Сторожевая Башня.

      Он подпихнул локтем брата Штукатура, чьи глаза вновь принялись блуждать по плинтусу.

      – Чего? А! Угу. Лозунг. Он самый, – проснулся брат Штукатур.

      – А также доверие и братство, – добавил Верховный Старший Наставник.

      – Ага. И они тоже, – отозвался брат Палец.

      – Итак, – грозно произнес Верховный Старший Наставник, – если есть здесь кто-то, кто не жаждет, да, тот, кто не рвется всей душой продолжать великое дело, пусть такой человек немедленно выйдет вперед.

      Ни один из братьев не шевельнулся.

      «Они на крючке. О боги, я и вправду хорош, – подумал Верховный Старший Наставник. – Я могу играть на их жалких умишках, точно на ксилофоне. Она поразительна, эта сила низменного. Кто бы мог подумать, что слабость может оказаться большей силой, чем сама сила? Но ее тоже нужно уметь направлять. И я это умею».

      – Что ж, в таком случае, – он обвел собрание величественным взором, – повторим Клятву.

      И он повел этот хор запинающихся, дрожащих от ужаса голосов, с одобрением отметив удушенность, с которой они произнесли загадочное слово «фиггин». А еще он старался не спускать глаз с брата Пальца.

      «Этот слегка умнее, чем прочие, – думал он. – Менее доверчив и так далее. Надо взять на заметку и всегда последним покидать залу. А предложения типа проводить меня до дому сразу отметать».

      Чтобы управлять городом, подобным Анк-Морпорку, нужно обладать особым складом ума, и лорд Витинари им обладал. Патриций вообще был выдающейся личностью.

      Он неоднократно дурачил и приводил в ярость основных купцов и торговцев Анк-Морпорка, но достиг в этом таких высот, что они уже давным-давно отказались от всяких попыток убить его и теперь занимались тем, что боролись за место под солнцем исключительно друг с другом. И все равно, даже если бы и нашелся смельчак, попытавшийся покуситься на жизнь патриция, ему пришлось бы изрядно попотеть, выискивая участок плоти достаточно большой, чтобы туда можно было вонзить кинжал.

      Другие господа ублажали себя жаворонками, фаршированными павлиньими языками, но лорд Витинари всегда считал, что стакан кипяченой воды с ломтиком черствого хлеба – это элегантно и сытно.

      И это отчасти бесило. Казалось, у патриция нет ни одного видимого порока. При взгляде на его бледное лошадиное лицо в голову лезли всякие мысли о склонности к темным делишкам с участием кнутов, иголок и женщин в темницах. Прочая