Смерти нет. Василий Вялый

утратив самое главное, что нас сближало: проникновенность в любую тему, бесшабашность суждений, то исповедально-курортное доверие, которое ты никогда бы не позволил себе в повседневной жизни. Думаю, мы оба почувствовали это. И когда настал день его отъезда, я даже облегчённо вздохнул. Мы обменялись служебными и домашними телефонами, Иосиф Львович отбыл на свою географическую родину, кажется, в Новосибирск. В тот же вечер я познакомился с очаровательной блондинкой, с которой уже не надо было обсуждать, например, голубой период творчества Пикассо. С новой страстью я погрузился в атмосферу запахов Chanel, кружевного белья и томных женских вскриков.

      Всё хорошее проходит стремительно, и вскоре настал последний день отдыха. Как художник, я должен был осмыслить, впитать в себя происшедшие события, людей, принимавших в них участие, и саму атмосферу этого крымского городка, – очевидно, Калошин снова вспомнил Горбачева, ибо лицо его несколько исказилось. – Я бродил по набережной и даже не обращал внимания на многозначительные взгляды женщин, думая почему-то не о них, а об Иосифе Львовиче.

      На следующий день я уже был дома. Работа сразу захватила меня, и жаркие курортные будни стали постепенно уходить в прошлое.

      Однажды друзья пригласили меня на рыбалку. К полудню клёв закончился, и мы достали из речки заранее опущенные туда бутылки с пивом. На расстеленную газету поставили бокалы и положили огромного вяленого судака.

      Белошапка нервно заёрзал на стуле, заглядывая в опустевший стакан. Калошин, углублённый в воспоминания, не заметил его жаждущий призыв и продолжил свой рассказ.

      – Смотри-ка, таблица розыгрыша лотереи ДОСААФ, – ткнув пальцем в газету, сказал один из приятелей. – Говорят, в этом году будет разыгрываться новая двадцать четвёртая модель «Волги».

      Какое-то неясно-тревожное предчувствие возникло на пороге моего сознания, но, так и не успев конкретизироваться, исчезло. Я пил пиво без особого желания, и мысли мои были далеко. Самое странное заключалось в том, что я не понимал, где именно: во всяком случае, не здесь, возле реки. Когда спала жара, мы снова возобновили рыбалку. Я рассеянно следил за поплавком, не замечая поклёвки. Вечером, собравшись варить уху, мы разложили из сухих веток костёр. Один из моих друзей скомкал служившую скатертью газету, сунул её в костёр и поднёс спичку. Малиновый язычок пламени охотно лизнул промасленную рыбьим жиром бумагу. Билет! Лотерейный билет! Таинственные механизмы удачи наотмашь ударили по ветхой моей памяти. Я выхватил газету из костра и голыми руками затушил огонь.

      У меня не было никаких сомнений в том, что билет, который находился у Иосифа Львовича, выиграл автомобиль. С трудом я переждал ночь, а утром, сославшись на недомогание, уговорил друзей ехать домой, чем вбил последний гвоздь в гроб своей рыбацкой репутации.

      Дома я разыскал некогда сунутую мне в карман бумажку и, разгладив рваную обгоревшую газету, долго не решался заглянуть в таблицу розыгрыша. Наконец