Нестор Махно. Виктор Ахинько

с Марченко и Семеном Каретником они сообразили, что сожжение села – печальный, тяжелый, но и красноречивый факт для пропаганды. Вон какие зверства творят враги простого народа! Пусть повстанцы своими глазами увидят несчастные Дибривки, а потом будут рассказывать. Пусть!

      Внизу дождь прекратился. Издали то здесь, то там среди черных стен стали заметны уцелевшие хаты. Но ни одной живой души. Мертво. Федор Щусь, его соседи молча, потерянно приглядывались через речку к пожарищу. И это их родимое гнездо? Где они бегали босиком по мягкому спорышу, играли в жмурки, пасли коров на солнечных полянах? Да не может быть! Раньше, говорили старики, татары жгли села. Но когда то случалось, Господи!

      Конь переминался с ноги на ногу, чуть покачивая Федора, и, не желая того, он мельком вспомнил палубу эсминца «Верного», блестящие медные поручни, рядом с ними офицера со связанными руками. «Давай, чего ждешь?» – кричал Брова, что был за старшего. Щусь должен столкнуть арестанта за борт, в ледяную воду. Тот не просил о пощаде, не ругался и не сопротивлялся, лишь проговорил: «Попомнишь, братишка». Когда летел вниз, тоже слышалось: «Попомнишь!» Из стального брюха эсминца доносились тяжелые шаги. Брова выталкивал на палубу уже нового обреченного, а Федор всё слышал:

      «Попомнишь». Вот оно. Мстят мертвые даже, подлюги! Щусь поежился беспомощно. Слезы капали на холку коня.

      – Батько, ты… бачыш, шо сделано? – спросил он, всхлипывая, и склонился к луке седла. Плакали все вокруг. Нестору тоже было жалко Больше-Михайловку. Но что теперь? Корить себя, что затеял все это? Каяться? Опять дуло к виску? Не-ет!

      – Повод! – вскрикнул он и поскакал. За ним отправились остальные к хатам, что кучкой ютились по эту сторону Волчьей. Встретился пожилой мужик.

      – Солдат не видели? – обратился к нему Махно.

      – Не-е.

      – А хата целая?

      Встречный показал на черные стены.

      – Ось вона, – и смотрел явно недружелюбно. Ему хотелось взвыть от боли: «Шляются тут всякие! Вам революция, свобода чи вильна Украйина. Мэни як жыть? Семью куда? Эх, шо там. Еще зарубят и фамилию не спросят». Он отвернулся и, сутулясь, побрел дальше.

      А отряду попались еще две тетки в цветных платках, чем-то вымазанных, скорее всего сажей. Лица измученные, не поймешь даже, сколько им лет.

      – Здрасте, бабоньки! – оживившись, приветствовал их Щусь. – Немца нет в селе?

      Они остановились, приглядывались.

      – Ой, та цэ ж Хвэдир! Кавалер наш! – узнала одна. – Шо ж вы наробылы, шалапуты? Дэ ж наши хаты?

      – Враги сожгли, – попытался оправдаться Щусь.

      – И тоби нэ стыдно брэхать? Ради чого вы йих побылы? Якщо ради нас, то дэ ж та правда?

      Видя, что этот разговор ни к чему доброму не приведет, Нестор толкнул Федора:

      – Поехали.

      Женщины сообщили вдогонку:

      – Нэма нимця. Ни души. Нэ бойтэсь, хлопци!

      На окраине Махно спросил:

      – Проскочим, сынки, в главную часть села?

      – Веди, Батько.

      Дальше