Нестор Махно. Виктор Ахинько

было. Дедок наш тоже не подарок, и покатились они пламенным колесом в чащобу. До самой высокой зари борюкались. А потом Панас…

      – Ладно, зови его, – согласился Махно.

      Взяв добрый навильник сена, конюх ушел. Появился Щусь, доложил обстановку. Пока всё было тихо.

      – Надо ж в Дибривки сбегать, – напомнил Федор. Ему не терпелось увидеть жену молодую, мать, хату: сгорела или уцелела случайно? Чем можно помочь? Как там соседи? Да и хлопцы рвутся домой.

      – Всем идти опасно, – заметил Нестор. – Вдруг засада. Давай-ка, наверно, так. Собери только земляков.

      Щусь согласился. Зашли Семен Каретник и Петренко. Разговаривая с ними, Махно увидел высокого и совсем не сгорбленного деда, который тихонько приблизился.

      – Здоров! – сказал он как будто даже чуть насмешливо. Каретник и Петренко недовольно оглянулись. Они уже начали привыкать, что их беседы с Батькой не прерывают.

      – Звал? – так же независимо уточнил дед Панас.

      – Проверьте рану, пожалуйста, – попросила Тина.

      Члены штаба поняли, что это лекарь и не стали мешать. Дед добыл из кармана тряпочку с толченым цветом тысячелистника, ноготков и центурии, посыпал на рану и пошептал. Тина принялась перевязывать.

      – Ярчука где взял? – поинтересовался Нестор.

      – В яме вырастил. Рядовой щенок был, – старик опустился на сено, смотрел пронзительно-испытывающе. Махно стало неуютно от его холодного, какого-то потустороннего внимания.

      – Ты ведь, малый, там тоже до-олгонько сидел, унюхал, каково оно, – продолжал ведун. – А для человека это еще хуже оборачивается. Меня… не проведешь!

      Нестор заерзал на сене. Тина тоже беспокойно отодвинулась от деда, ждала, что милый взорвется. Она уже всякого насмотрелась. Но он почему-то больше не шелохнулся, хотя ясно было, что причислен к волкам.

      – Вижу камень-гранит на сердце твоем. Далеко-далеко отсюда, – говорил Панас доверительно. – Желаешь людям добра большого, которого они, сирые, не просят. А потому когда получат – не оценят, неблагодарные. Плата за самонадеянность извечно тяже-еленькая! Ох, намаешься, бедовый. За то жена принесет тебе… не радуйся… девочку.

      – Эта? – не сразу спросил Нестор, тоже негромко, с хрипотцой. Ведун перевел свой липучий взгляд на Тину, и она съежилась от холода.

      – Не-ет. Эта… временно. На ее счастье.

      – Как понимать прикажешь?

      – А за все, что сотворишь – не успеешь ответить. Ты уже заклят. Ни одна пуля, ни сабля тебя не возьмет. Рядом свистать будут, до крови бить будут, а не доконают.

      – Правда, – согласился Нестор покорно, и Тине стало не по себе от их знахарского сговора.

      – Понесут кару за всё другие, даже кто не вылупился. Неласковое солнце светит им, бедовый.

      – Чьи… другие?

      – Твои, малый, твои. Мои тоже.

      – А если я тебя, ярчуковое отродье, сейчас пристрелю? – так же тихо, но с закипавшей яростью спросил Махно. В саду, за стеной, зазвенела синица.

      – Воля твоя. Мне давно уже пора туда, – спокойно отвечал ведун.