Двери открываются. Ксения Никольская

олстую книжку в твёрдой обложке. Перед ним строгая женщина в сером халате оценивающе смотрит на него и что-то прикидывает в уме.

      – Боря, да? – наконец спрашивает она.

      Мальчик молчит и ещё крепче сжимает слоника и книгу.

      – Людмила Ивановна, заберите у Бори его вещи, – обращается женщина к нянечке. И потом к Боре:

      – У нас со своими игрушками нельзя.

      Людмила Ивановна подходит к мальчику и уверенным движением вырывает у него из рук оба сокровища.

      – Ну всё, Боря, иди спать. Твоя кровать вторая слева. Только тихо, не разбуди остальных, понял?

      Старшая воспитательница ещё раз оценивает взглядом мальчика и затем поворачивается к нему спиной и удаляется по коридору в неизвестность казённого полумрака.

      Людмила Ивановна открывает дверь спальни и лёгким движением подталкивает Борю внутрь. Вторая слева кровать накрыта колким шерстяным одеялом, на котором лежит серая бугристая подушка без наволочки. В свете зеленоватой ночной лампы видно, что на остальных кроватях из-под одинаковых одеял выглядывают одинаковые коротко стриженные головы, как будто скопированные друг с друга. Боря садится на одеяло и сидит так несколько минут, пока усталость не берёт над ним верх. Понимая, что делать нечего, он ложится и утыкается носом в твёрдую подушку, которая пахнет грязью и слезами. Боря не хочет спать, не хочет плакать, он не хочет вообще ничего, только раствориться в этой подушке, похоронить себя под этим одеялом и перестать существовать. Перестать думать, вспоминать, грустить об отобранных вещах и отобранной жизни, просто исчезнуть, чтобы не видеть этот зелёный свет, который сожрал все остальные краски, эти скопированные друг с друга головы, этих женщин, возомнивших себя вершительницами его судьбы. А ещё он хочет пить, но не знает, как и у кого ему попросить стакан воды.

      Внезапно Боря слышит звук открывающейся двери и тихие враждебные шаги взрослого человека. Он ещё крепче прижимает лицо к подушке, стараясь не пускать в лёгкие грязную приторную вонь. Шаги приближаются. Вот они уже у его кровати и кто-то кладёт одну руку на борино плечо, а вторую просовывает под подушку. Боря чувствует что-то твёрдое, пролезающее под голову, но продолжает лежать, боясь пошевелиться. Шаги удаляются, и вот уже за ними закрывается дверь, и спальню опять накрывает зелёная тишина. Под подушкой у Бори его книга. Книга, которую он так упорно прижимал к груди у входа в спальню. Книга, на первой странице которой напечатано её название, а внизу написано рукой его любимого дедушки: "Учись читать, Борис. Твой дед". Боря опускает взгляд вниз и видит под кроватью маленькую чашечку с водой. На чашечке нарисован смешной слоник с весело вздёрнутым вверх хоботом, из которого он выпускает фонтанчик разлетающихся во все стороны брызг. Боря жадно пьёт принесённую кем-то воду и опять утыкается в подушку.

      В первый раз за этот день мальчик позволяет своим мыслям оставить его в покое и через пять минут уже спит тяжёлым недетским сном, полным кошмарных видений, которые поселились в его стриженной голове на долгие годы. Людмила Ивановна наблюдает за ним через окошко спальни и, убедившись, что он заснул, уходит, с какой-то тревогой и сожалением, оставляя его на попечение промозглого полумрака приютской спальни.

      Глава 1. 2060

      1

      Борис проснулся от бодрого и нестерпимого воя сирены, который должен был немедленно вытолкать его из кровати. В казарме было прохладно, но это был уже не тот лютый холод, бушевавший на улице всю зиму и никак не дававший бойцам хоть немного прийти в себя после изнурительных марш-бросков. Этот холод, казалось, въелся в каждый предмет, к которому он прикасался, но, несмотря на все его усилия, весна всё-таки пришла. Эту весну Борис особенно ждал. Пролежав несколько недель в изоляторе после полученного в бою ранения, он чувствовал себя опустошенным и совершенно беспомощным. К счастью, с первыми тёплыми лучами солнца силы начали понемногу возвращаться, а тоска – отступать.

      Борис почти сразу смог вскочить с кровати и вытянуться по стойке смирно. Сегодня был особенный день, и даже ранение, щепоткой привычной боли рассыпавшееся по позвоночнику, не могло омрачить его.

      – Готов? – полковник Петренко, оказывается, уже поджидал его у входа в казарму.

      – Так точно, товарищ полковник! Старший сержант Арсеньев к увольнению в запас готов!

      – Не передумал?

      – Никак нет.

      – Эх, Борис, я же тебя уже лет 10 знаю, верно? Чувствую, плохо тебе будет в тылу, не жизнь там для нас. Вспомнишь потом мои слова. Родные-то есть?

      – Никак нет. Я сирота. Вырос в штабе по надзору и воспитанию.

      – Знаю, просто так спросил. Жить-то где будешь? Комнату дали?

      – Да, в нашей бывшей квартире, в столице. Повезло, считайте. Сейчас-то бойцам жильё не дают, даже в казармах, а мне за заслуги Правительство выделило. Мы раньше всей семьёй там жили: родители, сестрёнка, я и дед… – Борис почему-то поморщился. – А как все умерли, квартира перешла Государству, и в неё вселили других людей. Сейчас вот сказали им освободить мне комнату, самую маленькую. Туда и поеду.

      – Как