Басурман. Иван Иванович Лажечников

оперся подбородком на руки, скрещенные на посохе, и погрузился в глубокую думу. Так пробыл он несколько минут, в которые дворецкий не смел пошевелиться. Нельзя сказать, что в эти минуты тихий ангел налетел; нет, в них пролетел грозный дух брани. Решена судьба Твери, бывшей сильной соперницы Москвы.

      Наконец Иван Васильевич сказал:

      – Позови ко мне Мамона и дьяков моих.

      Приказ этот был немедленно исполнен. Дворецкий тотчас возвратился со своим приятелем, нам уже известным, и тремя новыми лицами.

      Глава шестая. Домостроитель и домочадцы

      Вился, вился ярый хмель{33}.

      Слава!

      Около тычинки серебряныя,

      Слава!

      Так бы вились князья и бояре,

      Слава!

      Около царя православного,

      Слава!

      Вошедши в брусяную избу, все они сотворили крестные знамения перед образом Спасителя, потом низко-пренизко поклонились великому князю. Казалось, по росту их, вышли они один из другого, как дорожный прибор стаканов. Самый большой был дьяк Федор Курицын{34}. Это был мужчина целою головою выше Мамона, лет под пятьдесят, но казался старее своих лет. Непрерывные умственные заботы и труды сгорбили его и изнурили до болезненного состояния. На обнаженной голове оставались только за ушами, будто для образчика, две-три пары осиротевших русых локонов; лицо его изнывало, но мутные глаза издавали огонь ума; на изрытом челе Господь, видимо, утвердил знамение высоких помыслов. Его употреблял великий князь по делам дипломатическим. За ним следовал Мамон. Потом дьяк Володимер Елизаров Гусев{35}, делец, законник, достойный памяти потомства за сочинение Судебника. Остального точно выпустили из пазухи Курицына: такой он был крохотный. Может быть, в стране лилипутов поставили бы его фланговым в гвардию; немудрено, что он прослыл бы там и великим человеком, потому что имел бы чем давить меньших. Но между нашими огромными современниками пришелся бы мелкому егерю под мышку. Так-то все сравнительно получает название! За то одна часть его помрачала целое. Он едва ли не осуществил карликов наших сказок, о которых говорится, что они с ноготок, а борода у них с локоток. Исполинская, дивная борода! По ней дьяк и назван был Бородатым{36}. Не думайте, однако ж, что все достоинства его ограничивались этим волосяным украшением. Нет, он сохранил и до нас свое имя другими качествами, а именно: умел говорить по летописцам, которых твердо изучил, так что с выученного не сбила бы его пушка, и красно по-тогдашнему, то есть витиевато и напыщенно, описывал походы своего господина. Ему же поручено было обучение придворного клира духовному пению – как говорит историк не наших времен: «На разные роды древнего доброгласия». Одним словом, это был придворный человек – колибри: пел сладко, не тяготил ветки, на которую садился, и был счастлив на своем гнездышке, не боясь, что за ним погонится коршун, которому от него нечем было поживиться.

      – Ну, что… дело с литвинами? – грозно спросил Мамона великий князь. Очи его вызывали

33

Вился, вился ярый хмель… – подблюдная песня (пелась при святочном гадании).

34

Курицын Федор Васильевич (ум. ок. 1502 г.) – думный посольский дьяк, участник нескольких русских посольств за границу.

35

Володимер Елизаров Гусев — государственный деятель, казненный в 1497 г. по обвинению в боярском заговоре.

36

Дьяк Бородатый — историческое лицо, о котором известно только то, что царь брал его в поход против Новгорода, так как он «мог исчислить и доказать новгородцам все издревле учиненные вероломства и крамолы их» (Полевой Н. История русского народа Т. V. С. 469).