Басурман. Иван Иванович Лажечников

князь погладил его по голове, как наставник умного ученика, – махни нынче же, сейчас, тихомолком в Верею… Скажем, захворал… Скачи, гони, умори хоть десяток лошадей, а в живых заставай князя Михайлу Андреевича{40}… как хочешь, заставай!.. Улести лаской, духовною речью, а если нужно, пугни… и привози ко мне скорей душевную грамоту, передает-де великому князю московскому свою отчину, всю без остатка, на вечные времена, за ослушание сына.

      А винен был этот несчастный сын, женатый на племяннице Софии Фоминишны, дочери Андрея Палеолога, только в том, что София подарила ей какое-то дорогое узорочье первой жены Иоанновой, которого великий князь обыскался. Это узорочье нужно было великому князю только для придирки: взамен снизал он Руси богатое ожерелье, в котором красовались Верея, Ярославец и Белоозеро.

      – Не учить тебя стать! – продолжал Иван Васильевич. – Тебе сто рублев… слышь, сто рублев и от меня спасибо!

      Говоря это, он дрожал.

      Сто рублей плясали уж в душе жадного дворецкого, но не сбили его с лукавого толка.

      – А коли он протянет ножки до меня? – спросил он.

      – Не может, не должен… Слышь? Или не приезжай назад.

      – У меня и мертвый подпишет. – Тут Русалка досказал что-то мимикой.

      С ласковым словом и ста рублями вперед был он отправлен в Верею. И грозы над ним как не бывало!.. Отчего ж оплошал он с докладом о жидовской ереси? Неужели в самом деле оплошал? О! нет, это была тонкая проделка. Надо было ему поддержать членов Схариевой секты, подкупивших его. Для достижения этой цели всего лучше было оговорить их же и стать на стороне противников, то есть народа; таким образом он представлял завистливой власти государя, что есть другая власть, которая осмеливается ему противиться хоть словом. Как рассчитано, так и случилось; великий князь вознегодовал на своих ценсоров. На случай же личной беды Русалка имел в запасе весть о болезни верейского князя. И там и тут остался он в выигрыше: от сектаторов получил благие дары, от Ивана Васильевича сто рублев – важная сумма в то время! – и приращение его милостей. За толчком он не гнался.

      Глава седьмая. Жильцы каменных палат

      Господинов двор на семи верстах.

      На семи верстах, на осьми столбах.

      Посреди двора, посреди широка,

      Стоят три терема.

      Три терема златоверхие:

      В первом терему красно солнышко,

      Во втором терему светел месяц,

      В третьем терему часты звездочки.

      Внутри города, именно на том самом месте, где еще в наше время стоял каменный шатер для хранения пушек, в свою очередь сломанный, красовался дом московского воеводы и боярина Василия Федоровича Симского, по прозванию Образца. Двор его одною стороною граничил к площадке, на которой стояла церковь Николы Льняного, при повороте вниз Константино-Еленовской улицы, а другою стороною – к Кремлевской стене. Этот дом был каменный, строен на славу иноземными мастерами и прозван ими паластом (palais)[15],

40

Михаил Андреевич — князь Верейский-Белозерский (1432–1486), завещавший свой удел великому князю московскому.

15

Дворец (фр.).