Я – дочь врага народа. Таисья Пьянкова

так трубить?

      Марию бил озноб. Заметив это, Мицай сказал:

      – Никакая ты не сова. Ворона ты трёпаная!

      Нюшка вспомнила ворону, которая что-то клевала на бабушкиной сараюшке, и вдруг поняла, что она пожирала Тамаркину шаньгу, что этой птицей была Мария. Нюшке захотелось убедиться в своей правоте. Она глянула на тётку и не узнала её лица: нижняя губы закушена, верхняя растянута в ниточку, нос заострён, глаза побелели…

      Нюшка оттеснилась в уголок кошевы, но Мария поймала её за воротник и выдернула оттуда.

      – Не трепли девку, – тут же подал голос Мицай, – скотина безрогая!

      И видимо оттого, что племянница бесстрашно глянула в её глаза, Мария вдруг завизжала:

      – Сам-то… Кандыбало задрипанный! Ноги-то когда сумел пропить? Вот и сиди, указывай своей кобыле под хвост!

      Мицай остановил лошадь, сказал не оборачиваясь:

      – Приехали. Вылазь! Тут недалеко осталось…

      – Я те вылезу! Я те так вылезу, неделю будут по степи искать… А ну, понужай!

      – Эхма-а! – вздохнул старик. – Чёрт с тобой! Скажи спасибо, что боюсь дитё заморозить.

      Лошадёнка опять взялась перебирать ногами да кивать головой, точно одобряя стариково решение. А Мицай сказал:

      – Помяни моё слово, Маруська: сожрёт тебя жись, и нечем ей будет даже до ветру сходить…

      Мороз крепчал; лошадёнка поспешала. Старик изредка оглядывался на закат. Мария всё ещё дышала своим угаром. Нюшка жалась в угол кошевы. Показалась луна и дырявым блином стала медленно всползать на небо. А солнце всё ещё чего-то медлило. И вдруг лошадь ржанула, пустилась было вскачь, но в минуту остановилась, задрала голову и задом полезла из оглобель.

      – Чего ты, чубарая? Ходи, милая, ходи!

      Сонька послушно сделала два скачка и снова полезла из упряжи.

      Мицай живо оказался на дороге, стал поправлять сбрую, приговаривая:

      – Дурёха! Эка невидаль – волки дорогу перешли. Глянь, когда это было. Оне теперь уж под Еланкою рыщут… Остарела ты у меня…

      Старик вернулся на козлы, сказал:

      – Давай, милая! Шести вёрст не осталось… Давай!

      Но вместо привычной трусцы лошадь рванула и понесла сани, расхлёстывая полозьями по обочинам крутые залысины. Старик не усидел на облучке, повалился навзничь в кошеву. Мария сунулась перехватить у него из рук вожжи, но Мицай отпихнул её, крикнул:

      – Держи ребёнка!

      Повернувшись к Нюшке, Мария глянула на дорогу, и рот её распахнулся. Но затрепетавшая перед Нюшкою гортань крика не выпустила. Наоборот, как бы втянула его и только секунд через пять громким шёпотом сообщила:

      – Волки!

      Сразу оказалось, что солнца уже нет. Однако и малокровного пока ещё света луны хватило, чтобы хорошо разглядеть, как снеговой равниной, нагоняя сани, катятся за ними следом три живых клубка.

      Мария задышала так, будто не лошадь, а она несла по степи кошеву. Старик ухватил её за плечо, обернул к себе, сунул ей в руки вожжи, крикнул: «Не упусти!» – и поторопился вынуть из-под козел ружьё.

      Рискуя на любой колдобине вывалиться из саней, Мицай с колен