Я – дочь врага народа. Таисья Пьянкова

заметить: когда в санях, подкативших забрать в Казаниху тётку с племянницей, Мария узнала в Мицае того самого старика, что увёз из Татарска Осипа с Фёдором, она даже обрадовалась ему. Но Мицаев разговор скоро стал раздражать её.

      А вот теперь, от злости, она уже рывками подпелёнывает Нюшку в меховую накрыву. Потом сама до бровей уныривается в тулуп.

      – Дело твоё… – вздыхает Мицай и ненадолго отворачивается.

      И никто, даже сама Мария, пока что не догадывается, что «королеве», укутанной в тулуп, не хочется быть ни Сергеевой женой, ни Нюшкиной тёткою, ни детдомовским завхозом, ни чёртом лысым… Всё противно: и аптекарь, и муж, и намёки старого Мицая… Она никому не способна сейчас признаться, зачем окончательно решилась ехать в Казаниху. А решилась скорей всего потому, что поняла: туда Борисом Михайловичем направлены работать оба Панасюка.

      Вдруг старик, словно проникнув в её недомыслие, спросил:

      – А как же омский маёр? Он чё? На передовую от тебя удрал?

      Мария дёрнулась; Мицай посоветовал:

      – Ты бы уж присосалась бы до кого-то одного. У нас в деревне народ тебе сожрать-то Никитича не даст. Мне Лизавета Ивановна, царство ей небесное, много чего об тебе рассказала. Вашу-то с матерью семейку вся Татарка от корня знат… Если придётся, я ить знания эти на всю Казаниху растрясу…

      Старик отвернулся, помолчал и опять заговорил:

      – А может, маёра-то и не было вовсе? Может, собаку твою да кошка родила? Но-о, родимая! Ты ж без вранья, как без сранья…

      – Хватит! – не стерпела Мария. – Взялся – вези… Скотина старая!

      Из её глотки вырвался пар. Да Нюшке показалось – полыхнул дым.

      Пока Мицай разворачивался на козлах, Мария успела поумнеть до тихого укора:

      – Постеснялся бы ребёнка.

      – Э, не-ет! – качнул головою старик. – Ребёнку вперёд жить… Ему наши речи – как лист на воде: намок – и потонул, и наслоился до поры. Потом наслоения такие помогают разбираться в людях…

      – Оно по тебе и видно – чем ты наслоён…

      – Чё тебе видно, сова ты слепая? Ты ж бельма-то свои только тогда продирашь, когда очередь подходит на чужих маёров пялиться. В тебе ж с малолетства подлость на подлость наслоилась. Чуток твою душу колыхни, одну муть только и поднимешь! Взялась кого стыдить! Да я в своей жизни только тем и осквернился, что взялся тебя в Казаниху доставить…

      Мария уже ненавидела старика, не знала, как ненависть эту выразить. Она вновь принялась укутывать Нюшку, на что Мицай сказал не оборачиваясь:

      – Будет тебе девку-то дёргать! – Затем он понужнул лошадь: – Пошевеливай! Неча прислушиваться ко всякой брехне…

      Чтобы не продолжать разговора, старик запел:

      И шли два героя и с финскава боя.

      И с финскава бо-оя домой.

      Только ступили на финску границу,

      Как финн меня ранил чи-жа-ло…

      В негустых ещё сумерках внимала его пению студёная, пока ещё малоснежная Бараба.