При свете Жуковского. Очерки истории русской литературы. Андрей Немзер

песнь жаворонка. Родная Тамбовщина сливается здесь с вожделенной Италией, о которой рассказывал мальчику его «дядька», изгнанник Джанчито Боргезе – этот «рай по Баратынскому» будет потом грезиться «теплолюбивым» Бабелю и Мандельштаму. Счастье – это встреча с отцом, который умер, когда Баратынскому было десять лет.

      Но в потерянный рай вернуться нельзя. Даже если ты сбросил солдатскую форму, снискал успех как стихотворец, обрел друзей, выгодно и счастливо женился. Ибо главное свойство рая – потерянность. Потому историософия Баратынского отражает его автобиографический миф. «Исчезнули при свете просвещенья, / Поэзии ребяческие сны» – и «последнему поэту» суждено одиночество. Если реальных врагов нет, их надо выдумать. Если в семействе царят благость и покой, надо уединяться с бокалом. Если урожай обилен, надо вглядываться в подступающую зиму. Если Пушкин жив, то его заветные творения никуда не годятся. Если Пушкин умер, то поэзия обречена, память гения поругана и хамски использована для пользы дела, а «намеднешние зоилы» (новоявленные адепты мертвеца и сами мертвецы) норовят «живых задеть кадилом». «И нет на земле прорицаний». Нет покоя и мира поэту (всегда последнему), покуда не перейдет он роковую черту. Здесь всякое творчество не только не нужно, но и – в конечном счете – постыдно. Дар «камены песен» обманчив, а стремление его реализовать – знак человеческой слабости, низведение «высшего» на уровень забавного ремесла, «художества».

      Опрокинь же свой треножник!

      Ты избранник, не художник!

      Попеченья гений злой

      Да отложит в здешнем мире:

      Там, быть может, в горнем клире

      Звучен будет голос твой!

      Характерно это «быть может» – Баратынского не зря сравнивали с Гамлетом. Но сомневаясь во всем, включая собственный дар, он знал, что «дарование есть поручение». И, подобно Гамлету, был верен Пятой заповеди – почитал отца. Любить ту, с которой соединила твой жребий насмешливая судьба, растить детей, строить дом, сажать лес – значит, помнить об отце, человеке в полном смысле слова, довременно удалившемся в обитель теней. Только по отцовской стезе можно вернуться в потерянный рай. Об этом – «Запустение» (1832), стихи, навеянные посещением заброшенной, одряхлевшей (как весь этот мир) отцовской усадьбы.

      Давно кругом меня о нем умолкнул слух,

      Прияла прах его далекая могила,

      Мне память образа его не сохранила,

      Но здесь еще живет его доступный дух;

      Здесь, друг мечтанья и природы,

      Я познаю его вполне:

      Он вдохновением волнуется во мне,

      Он славить мне велит леса, долины, воды;

      Он убедительно пророчит мне страну,

      Где я наследую несрочную весну,

      Где разрушения следов я не примечу,

      Где в сладостной тени невянущих дубров,

      У нескудеющих ручьев,

      Я тень священную мне встречу.

2000

      Несбывшийся гений

      Николай Михайлович Языков (1803–1847)

      Личность