Гладь озера в пасмурной мгле (сборник). Дина Рубина

не про тебя.

      – А про кого?

      – А ни про кого! Уехал хозяин. И ключа не оставил. И точка в разговоре.

      – Нет, – тихо сказала Катерина, шагнув к ней, – нет… – и было что-то в ее голосе, от чего бабку мороз по коже продрал, и вдруг вспомнила она, что одна дома, совсем одна. – Погоди, старая сволочь, точки ставить.

      Она мягко подалась к столу и так же легко, словно невзначай, схватила мухобойку.

      – Хорошая мухобойка, – сказала она вроде бы задумчиво. – Это не Юрькондратьич ли мастерил, случаем?

      – Да нет у меня ключа, нет! Чего привязалась?! – пронзительно и испуганно крикнула бабка, не сводя глаз с мухобойки в налитой, крепкой Катиной руке.

      – А я вот счас погляжу, – миролюбиво сказала Катерина и со всего размаху хрястнула добротным домашним изделием по стеклянным дверцам буфета. Посыпалось разбитое стекло, зазвенела битая посуда.

      – Спасите… – пробормотала бабка Лена, хватая воздух трясущимися руками.

      – Бог спасет, – откликнулась Катя и с холодной яростью долбанула еще пару разочков, что под руку попалось из бьющегося.

      Бабка Лена обмякла и села на пол. Ей уже было не до посуды. Правую половину тела она вдруг перестала чувствовать, а также померкла и половина комнаты, справа. Сердце оборвалось и вдруг сильно стукнуло в ушах, и еще, и еще раз… Она смутно, издалека слышала звон и треск, и видела, как встала над ней громадная Катерина и спросила далеким задушевным голосом:

      – Дашь ключ? Или огладить тебя разок?

      Бабка Лена хотела сказать ей, чтоб не била, что ключа и вправду нет, не оставил, мол, сын ключа-то, но не успела – всхрапнула, задергала головой и завалилась за угол буфета…

      …Выронив мухобойку, Катерина стояла над бабкой.

      В летней теплой, зудящей мухами тишине возникали и таяли какие-то шумы продолжавшейся жизни – проехал по переулку грузовик, залаяла чья-то собака, хлопнула калитка в соседнем дворе…

      – Тетя упайя, – вдруг сказала Верка серьезно, и мать вздрогнула от ее голоса. – Бо-бо тетя…

      Между тем достаточно было одного взгляда на старуху, чтобы понять – никогда уже ей не будет «бо-бо».

      Она лежала неподвижно на боку, багровым отечным лицом уткнувшись в стенку буфета.

      Голос дочери пресек оцепенелую тишину, и мать очнулась – кинулась к Верке, схватила ее в охапку и бросилась прочь отсюда.

      В переулке было тихо, сонно, лишь двое малых детишек в тени карагача громко хлопали глиняным туляем об асфальт.

      Катя почти бежала по переулку к остановке трамвая, стараясь держаться в короткой тени заборов. Каждая калитка взрывалась яростным собачьим лаем, и Верка радостно сообщала:

      – Собацка!.. – и спрашивала без конца. – А тетя бо-бо?

      – Да замолчи, наконец! – крикнула мать и больно шлепнула ее, но тут же сорвав на ходу веточку с дерева, сунула ее Верке. – На вот, цветочек…

      – Цветоцек, – согласилась покладистая Верка… – А тетя бо-бо…

      …К вечеру, исходив и изъездив весь город, Катя сняла комнату