Кепка с карасями (сборник). Юрий Коваль

Оррк!» – орал в небе огромный ворон, утомлённый солнечной весной.

      След привёл к большим камням, которые громоздились в устье ущелья. Камни были покрыты ледяной коркой, а на ней мелкой россыпью бродили ручейки, разрезали узорными желобками лёд. От камней поднимался пар.

      Они вбежали в облако пара, и тотчас закружились белые струйки, как будто все бесчисленные весенние ручейки вдруг рванулись вверх, к небу.

      «Ах! Ах! – залаял Алый, и залаял он не так, как обычно, а странно: – Ах! Ах!»

      Огромный зверь встал перед ними. И так близко, что видны были весенние капли в блестящей шерсти.

      Медведь!

      Кошкин изо всей силы рванул поводок и отбросил Алого назад.

      Но медведь был по-весеннему зол. Он вздыбил шерсть и замигал глазками, красными и разъярёнными. Прыгнул вперёд, подцепил Алого лапой.

      Алый увернулся бы, да камень помешал – камень, окутанный паром. От страшного удара Алый взлетел в воздух, разбрызгивая капли крови.

      «Алый!» – хотел крикнуть Кошкин, но крикнул только:

      – А-а-а!.. – и поднял автомат, и выстрелил несколько раз.

      Мёртвый медведь лежал, вцепившись зубами в камень. Он крепко обнял его мохнатыми лапами, и светлый ручей из расселины хлестал через его голову.

      Кошкин перевязал Алого и понёс его на заставу. Все мысли Кошкина запутались, сбились в клубок. Он прижимался ухом к спине Алого и слышал, как невероятно быстро, не по-человечески колотится его сердце.

      На заставе фельдшер промыл рану Алого и долго-долго зашивал её. Было ужасно больно. Алому всё время хотелось зря укусить фельдшера, но Кошкин стоял рядом, гладил Алого и нарочно грубо говорил:

      – Подумаешь, медведь! Барахло какое!

      «Зашивайте, зашивайте поскорее, – думал Алый. – Больно же…»

      Когда фельдшер зашил рану, Алый сразу хотел вскочить, но сил-то не было. И Кошкин понёс его в сарайчик, где жили собаки. На руках у Кошкина Алый уснул…

      Потом побежали день за днём. Солнце перекатывалось над горами, облака сталкивались в небе с тучами, падал на землю дождь, и навстречу ему выползали из земли толстые стебли, налитые зелёным соком.

      Алый всё время чувствовал, как заживает, затягивается его рана, и торопился её лизать. Ему казалось, что он может слизнуть языком тупую, тягучую боль.

      Когда рана поджила, Кошкин стал выводить его во двор заставы. Кошкин садился на лавочку и играл на гитаре, а Алый лежал у его ног, мигая на солнце.

      Алому было странно слушать, как тянутся звуки со струн, плывут над его головой и закруживают её. Он поднимал голову – и утомительный вой вылетал из его горла. И Алый закрывал глаза и хватал зубами воздух, будто хотел укусить собственную песню.

      Подходили пограничники, слушали Алого и смеялись, расспрашивали про медведя.

      – Вообще-то я медведей побаиваюсь, – говорил Кошкин, отставив гитару. – Кусаются.

      Алый, конечно, ничего не говорил, но думал: «С медведями держи ухо востро!»

      Весна прошла, а потом прошло и лето, а потом и осень кончилась. Выпал снег. От него выровнялись кривые горы, и даже в ущельях,