Чизкейки и творожники в мультиварке. Отсутствует

в любой предмет размером с полукрону.

      – Пап, а пап? – спрашивает один из них, увлеченный новым поворотом темы. – А он мог попасть в мысок бьющему?

      – Да, малыш, вполне мог.

      – Тогда, наверное, он всегда туда целился!

      Папа рассмеялся.

      – Вот, оказывается, почему старина ВиДжи всегда стоял с задранным вверх носком левой ноги.

      – На одной ноге?

      – Да нет же, Толстик. Пятка на земле, носок кверху.

      – Пап, а ты знал ВиДжи?

      – О да, я был с ним знаком.

      – Он был хороший?

      – Это был замечательный человек. Такой, знаешь, большой школьник, прятавшийся за густой черной бородой.

      – А за чьей бородой?

      – Ну, я хотел сказать, что он носил густую черную бороду. Он хоть и походил на предводителя пиратов из ваших книжек с картинками, но обладал добрым сердцем, словно у ребенка. Я слышал, что он умер, и все из-за этой проклятой войны! Великий старина ВиДжи!

      – Пап, а правда, что он был лучшей битой в мире?

      – Конечно, правда, – ответил Папа, начиная увлекаться к великой радости маленьких заговорщиков. – Не было лучшего бьющего до ВиДжи и больше никогда не будет, мне кажется. Он отбивал не рядом с калиткой на выровненных полосах, как теперь. ВиДжи играл тогда, когда линии были все в маленьких бугорках и нужно принять мяч прямо на биту. Не мог же он стоять и думать: «Ну ладно, я знаю, куда и как отскочит мячик!» Да уж, вот это был крикет так крикет, не то, что нынче.

      – Пап, а ты видел, как ВиДжи набирал сотню?

      – Ха, видел! Да я принимал от него мячи и чуть было не расплавился, когда жарким августовским днем он набрал сто пятьдесят очков. С полкило вашего папы осталось на том раскаленном поле. Но я любовался его игрой и всегда расстраивался, если он получал штрафное очко, даже если и играл против его команды.

      – А он что, получал штрафные очки?

      – Да, милый. В первый же раз, когда я играл за него, ему засчитали отбив ногой, прежде чем он начал пробежку. И всю дорогу к павильону, где находится скамейка удаленных, он высказывал арбитру, что он о нем думает, а его черная борода развевалась на ветру, словно флаг.

      – А что он думал об арбитре?

      – Ну, гораздо больше, чем я тебе могу сказать, Толстик. Однако смею заметить, что он имел полное право возмущаться, потому что подающий был левша и закрутил мяч почти что за калитку, так что очень трудно отбивать, если это не сделать ногой. Впрочем, для вас это китайская грамота.

      – А что такое китайская гламота?

      – Ну, это то, что для вас очень сложно. Ладно, я пошел.

      – Нет, пап, пап, не уходи, погоди! Расскажи нам про Боннера и его коронный прием.

      – А, так вы и об этом слышали!

      Из темноты раздался тихий умоляющий дуэт:

      – Пап, ну пожалуйста!

      – Не знаю, что мама скажет, если нас застукает… Так о чем это вы?

      – О Боннере!

      – Ах, о Боннере! – Папа задумчиво воззрился во тьму и увидел зеленые поля, золотистый свет солнца и великих спортсменов, давно ушедших на покой. – Боннер был удивительный человек. Настоящий великан.

      – Такой