Карфаген должен быть разрушен. Александр Немировский

подсчитывать доходы Филоника и вести его переписку?

      – Мне Фортуна тоже улыбнулась. Через несколько дней я буду учителем.

      – Тебя нашли ученики?

      – Пока ученица.

      – А! – пренебрежительно протянул Андриск. – Большое счастье девчонку учить. У нас в Эпире говорят: «Женщину учить– время тратить!»

      – Презрение к женщине – гибельный предрассудок, – проговорил Блоссий убежденно. – Римляне его почти лишены. Римская матрона не рабыня, а госпожа. Да и девочкам здесь дают образование.

      – Я поеду! – сказал Андриск, поднимая вожжи.

      – Но ты не узнал, кто моя ученица. Это Элия.

      – Элия! – воскликнул Андриск. – Ты будешь учить Элию?

      – Так распорядился наш патрон в письме к Филонику. Ведь Элии уже девять лет. Ее привезут через несколько дней.

      – А чему ты будешь ее учить?

      – Всему тому, чему учили меня самого. Зенон считал, что душа женщины склонна к добродетели больше, чем мужская. А добродетель и знания неотделимы друг от друга. Следовательно, давая женщине знания, мы развиваем ее склонность к добродетели.

      – А можно, когда я вернусь, ты и меня будешь учить?

      – Конечно! Я буду учить вас вместе, как в римских школах.

      – Не надо, как в римских, – перебил Андриск. – Вчера я мимо школы проходил, что на агоре. Такой вой стоял…

      – Можешь не опасаться, – улыбнулся Блоссий. – Зенон запрещает наказание розгами.

      – Одобряю! – сказал Андриск, садясь в повозку. – А Элии привет передай. Хорошая она, хоть и ромейка.

      У цирюльника

      Полибий стал чаще бродить по городу без провожатых. Он уже разбирался в путанице проулков и тупиков. Теперь он знал, в какое время и куда тянутся людские потоки. Если в направлении к Субурре торопятся люди в черном и коричневом, значит, десять часов дня и ремесленный люд возвращается к своим колодкам и гончарным печам. В это время не встретишь людей в белых тогах.

      Именно этот час Полибий избрал для посещения цирюльника, полагая, что ему не придется ждать.

      Усадив Полибия в кресло, цирюльник спросил по-гречески:

      – Постричь? Побрить?

      – Бороду постриги, брить не надо, видишь же, что не ромей!

      – Вижу и радуюсь! – ответил цирюльник, доставая ножницы. – Ибо от ромеев, хотя они и стригутся и бреются, никакого дохода.

      Ножницы застрекотали, и римский цирюльник, видимо не менее словоохотливый, чем люди его профессии во всем мире, не прекращая работы, изливал обиды.

      – Целый месяц плюю в потолок. А в последние дни – толпа, еле управляюсь. Что возьмешь с варваров?! Волосы стригут только перед новолунием! А до чего скаредны! Знают, что беру за стрижку асс. Никому не придет в голову дать сестерций. А вот когда я стриг Персея…

      – Персея? – удивился Полибий. – Разве Персей в Риме?

      – Я в Риме недавно. До этого я работал в Альбе Фуцинской.

      Полибий