Храм. Оливье Ларицца

в облака, но не находил в них ничего особенного, разве что безмерную грусть. Пламенеющий отблеск заходящего солнца на бледном озере Лотарингии, черная шевелюра стаи ласточек, улетающих в теплые края, – от всего этого нет ни капли радости, когда мечется в агонии человек, которого ты нежно любишь. В миг, когда моя мать улетела много дальше, чем ласточки, – в последнюю миграцию, откуда уже не возвращаются, – я не почувствовал никакого божественного покоя. Величие бескрайнего неба не в силах исчерпать скорбь осиротевшего сердца. «Не спешите заживлять свои раны, – советовал Жан Сюливан, – если вам достанет Божьей милости и мужества, на их месте вырастут крылья». Но из чего же сотканы те крылья, что помогут воспарить и не позволят рухнуть в пропасть? Как распознать, будучи без сил, этого хамелеона души, что зовется счастьем? Как отыскать это счастье, где оно прячется? Слабое зимнее солнце не отвечало ни на один из моих вопросов.

      В то время я работал в знаменитой звукозаписывающей компании на Левом берегу. Мы записывали диски популярных певцов и музыкантов; я отвечал за разработку рекламной стратегии.

      Работа требовала более углубленного подхода, нежели то, что я мог делать с учетом требований профессии: безостановочно переходить от одной задачи к другой, быстро и эклектично, изобретательно – по команде. Очень мало времени на размышления. В конце дня часто появлялось чувство незавершенности, даже если уходишь с работы измотанным.

      Я приспосабливался к скучным совещаниям, «мозговым штурмам», где мобилизуют некую дозу английских слов, очень полезных, когда надо скрыть отсутствие содержания. Все с притворным интересом слушали друг друга, щеголяя любезным выражением лица. Жослина – наша директриса – шикарная женщина сорока лет с золотисто-каштановыми волосами до плеч, глазами цвета барвинка, стройная как героини с полотен Модильяни, встряхивала челкой почти грациозно. К ней обращались на «ты», приветствуя, целовали в обе щеки, у нее был вид глубоко гуманного человека. И таковой она себя считала.

      Мы обсуждали стратегии, которые надо было принимать, вопросы доходной части, которые считались решающими. Выбор обложки, фотографии артиста, и чтобы все это вызывало необходимые эмоции, а также многие другие соображения, что сводились в конечном счете к тому же самому – к прибыли. И если какое-либо из принятых решений бросало тень на нашу знаменитую этику, Жослина дарила всем перламутровую улыбку: «Да, это ужасно – воздействовать вот таким образом. Но что поделаешь? Народ этого хочет!» Говоря по правде, в этом не было ничего крамольного, ведь хорошая реклама еще никогда и никого не убивала. Мы всего лишь придерживались предписанных системой требований, что, помимо прочего, позволяло нам хорошо зарабатывать на жизнь.

      Болезнь матери поколебала мою уверенность в себе, и «бросающее тень решение» наконец догнало меня: мир таков, каким позволяет себе быть или каким его делают? Моя мать тоже не избежала этой дилеммы. Она даже схватила этот мир в охапку, правда, как-то неловко и наивно: мир такой, каким мы его