Картина с кляксой. Валерий Гусев

него тоже дошла очередь.

      Когда Славский представил его сотрудником Галереи западного искусства, тот проглотил конфетку и стал говорить с совершенно жутким акцентом, коверкая не только слова, но и их смысл. Если, конечно, он был.

      – Который здесь картин, мы его есть покупайт миллион или две миллион евро.

      – Лучше три, – поспешно вставил Славский.

      – Который три, – засмеялся рыжеватый агент, – это будет очень толсто.

      – Жирно, – поправил Алешка.

      – О! – Иностранец опять почмокал конфету. – Малшик молодец. С Аленой огурец! – Он подождал, когда все отсмеялись, и продолжил: – Который ваша страна современный живопись плохо любить. Мы у вас все покупайт.

      Дальше его никто слушать не стал. Застучали стулья, зашаркали ноги – зал опустел. Остались только «все покупайт», Славский и… Алешка. Он что-то интересное почуял и не ушел, а стал с большим вниманием переходить от картины к картине. Они ему так понравились, что он даже некоторые из них, оглянувшись, осторожно потрогал пальцами. Посмотрел на них (на пальцы) с удивлением и даже понюхал. А за его спиной иностранец и Славский вполголоса что-то обсуждали. Алешка слушал их во все свои многие уши. Но ничего толкового не подслушал – далековато было даже для его натренированных локаторов. Тогда он сгреб цветы из вазы и в виде букета преподнес художнику Славскому в честь его вернисажа. Букет был классный – с него сыпались лепестки и листочки и стекала грязная вода.

      Славский так растрогался, что шарахнулся в сторону, оберегая свою спецодежду, а рыжеватый иностранец вдруг сказал на чистом русском языке:

      – Слышь, пацан, иди-ка ты отсюда со своим веником.

      – Вау! – восхитился Алешка. – Здорово! Вы так быстро вспомнили русский язык!

      – А я его и не забывал. Я только по паспорту иностранец, а в глубине души я русский.

      Алешке стало совсем интересно:

      – А зачем этот цирк? – Он чувствовал себя почему-то очень свободно с этим рыжеватым; этот балбес Алешке почему-то понравился. Видно, и Алешка ему глянулся. И рыжий объяснил:

      – В России к иностранцам лучше относятся, чем к своим. Всегда помогут. И дорожку укажут, и денежку на дорожку дадут.

      – Точно! – подхватил Алешка. – Здесь вам не тут!

      – Вот именно. А я делаю великое дело. Я хочу вот этого Славского внести в амоналы европейской культуры…

      …Тут Алешка прервал свой рассказ:

      – Дим, а кто такие эти амоналы?

      – Вообще-то аммонал – это взрывчатка такая.

      – Класс! Он, значит, хочет взорвать эту… европейскую культуру! Через этого Славского! Да я теперь с них глаз не спущу.

      Вообще-то Алешка не больно-то страдал за европейскую культуру. Ему просто не нравилось, когда кто-нибудь затевал какую-нибудь гадость. Пусть хоть в Европе, пусть хоть в Париже.

      – Лех, – успокоил его я. – Он просто слова перепутал. Он хотел сказать не аммонал, а анналы.

      – А это кто?

      – Точно я не знаю, вернее, забыл. Кажется, это такие списки, куда заносятся