Времена не выбирают…. Александр Кушнер

зонт. Кстати, в моде складные зонты.

      – Твой мрамор и шпат – из другого поэта,

      Не Данте нашедшего в них, а себя,

      Черты своего становленья и склада.

      По-моему, век наш, направо губя

      Людей и налево, от Дантова ада

      Наш взор отвратил: зарывали и жгли

      И мыслимых мук превзошли варианты… —

      Опомнюсь. Мы что, подобрать не могли

      Просторнее места для спора о Данте?

      «Заснешь и проснешься в слезах от печального сна…»

      Заснешь и проснешься в слезах от печального сна.

      Что ночью открылось, то днем еще не было ясно.

      А формула жизни добыта во сне, и она

      Ужасна, ужасна, ужасна, прекрасна, ужасна.

      Боясь себя выдать и вздохом беду разбудить,

      Лежит человек и тоску со слезами глотает,

      Вжимаясь в подушку; глаза что открыть, что закрыть —

      Темно одинаково; ветер в окно залетает.

      Какая-то тень эту темень проходит насквозь,

      Не видя его, и в ладонях лицо свое прячет.

      Лежит неподвижно: чего он хотел, не сбылось?

      Сбылось, но не так, как хотелось? Не скажет. Он плачет.

      Под шорох машин, под шумок торопливых дождей

      Он ищет подобье поблизости, в том, что привычно,

      Не смея и думать, что всех ему ближе Орфей,

      Когда тот пошел, каменея, к Харону вторично.

      Уже заплетаясь, готовый в тумане пропасть,

      А ветер за шторами горькую пену взбивает,

      И эту прекрасную, пятую, может быть, часть,

      Пусть пятидесятую, пестует и раздувает.

      «Сквозняки по утрам в занавесках и шторах…»

      Сквозняки по утрам в занавесках и шторах

      Занимаются лепкою бюстов и торсов.

      Как мне нравится хлопанье это и шорох,

      Громоздящийся мир уранид и колоссов.

      В полотняном плену то плечо, то колено

      Проступают, и кажется: дыбятся в схватке,

      И пытаются в комнату выйти из плена,

      И не в силах прорвать эти пленки и складки.

      Мир гигантов, несчастных в своем ослепленье,

      Обреченных всё утро вспухать пузырями,

      Опадать и опять, становясь на колени,

      Проступать, прилипая то к ручке, то к раме.

      О, пергамский алтарь на воздушной подкладке!

      И не надо за мрамором в каменоломни

      Лезть; всё утро друг друга кладут на лопатки,

      Подминают, и мнут, и внушают: запомни.

      И всё утро, покуда ты нежишься, сонный,

      В милосердной ночи залечив свои раны,

      Там, за шторой, круглясь и толпясь, как колонны,

      Напрягаются, спорят и гибнут титаны.

      «Придешь домой, шурша плащом…»

      Придешь домой, шурша плащом,

      Стирая дождь со щек:

      Таинственна ли жизнь еще?

      Таинственна еще.

      Не надо призраков, теней:

      Темна и без того.

      Ах, проза в ней еще странней,

      Таинственней всего.

      Мне дорог жизни крупный план,

      Неровности, озноб

      И