На веки вечные. И воздастся вам…. Александр Звягинцев

твердо сказал Олаф, глядя в глаза хозяина пивнушки немигающим взглядом.

      Тот понимающе кивнул головой и сразу же отмахнулся от девиц, как от мух, полотенцем. Девушки, тяжело вздохнув, с разочарованным видом стали выглядывать других клиентов.

      Олаф смотрел на всю эту мерзкую публику и думал, что при Гитлере, тут надо отдать ему должное, этих людей словно и не было. Они то ли не существовали, то ли не высовывались. Суровая имперская плита висела над их головами и грозила раздавить в любой момент без всякой жалости каждого. Теперь эту плиту разнесли орудия и бомбы союзников, и немцы превратились в стадо распущенных и жадных млекопитающих. А может и в голодных, перепуганных овец. Кому что по силам и по душе.

      Хозяин поставил перед ним кружку пива, но уходить не спешил – ждал, когда Олаф оценит его качество. Олаф отхлебнул глоток – пиво было настоящее, немецкое.

       – Порядок, – кивнул Олаф. – То, что надо… Когда ко мне придут, принесешь еще такого же.

      Хозяин по-военному кивнул и удалился. «Этот порядок помнит», подумал Олаф.

      В последнее время, благодаря барону, он научился смотреть на происходившее вокруг гораздо спокойнее. Поражение Германии подняло наверх грязную и мутную пену, считал барон, но скоро все уляжется, немцы вспомнят свои извечные национальные добродетели и примутся за работу. Ситуация полной катастрофы и национального унижения, как после Первой мировой войны, когда Германию топтали, поставив на колени, не повторится. Американцы вовсе не стремились превратить Германию в «картофельное поле», потому пришли к выводу, что ее полный крах послужит на пользу только России. Больше того – мощь Германии очень скоро может понадобиться Западу для уравновешивания неимоверной советской мощи. Так что Германия не будет уничтожена, ей дадут подняться, а дальше будет видно. Сегодня никто не может сказать, каким будет новый послевоенный мир, ясно только, что это будет противостояние Запада и Советов. Оно уже идет и с каждым днем набирает силу. И только предстоящий процесс над нацистской верхушкой пока объединяет их…

       – Вы Олаф Тодт?

      У его столика стояла молодая темноволосая девушка в наглухо застегнутом плаще с решительно сжатыми губами. Ее можно было бы назвать хорошенькой, если бы не чрезмерно суровое, даже ожесточенное выражение болезненно бледного лица.

       – Допустим.

       – Я – от Гюнтера.

       – А где он сам?

       – Скоро будет.

       – Отправил вас на разведку, – усмехнулся Олаф. – А сам сидит в засаде…

      Девушка его шутки не оценила, она смотрела на него холодными глазами, изредка бросая настороженные взгляды по сторонам.

       – Садитесь, – кивнул на стул Олаф. – А то вас примут за проститутку, набивающую цену.

      Девушка села.

       – А я что, похожа на проститутку? – без особого интереса спросила она.

       – Не очень. Хотя сегодня слишком много немок, которые ведут себя именно так…

       – Я не из них.

       – Это я понял. Как вас зовут?

       – Гизела.

      Около