Мужчины не ее жизни. Джон Ирвинг

она заочно сдала школьные экзамены, а потом в различных студенческих городках Новой Англии слушала курсы лекций и за десять лет сумела получить образование, защитившись в университете Нью-Гемпшира в 1952 году – всего за год до гибели ее сыновей. Слушала она в основном курсы по истории и литературе, и в гораздо большем объеме, чем требовалось для получения степени; ее нежелание слушать другие обязательные курсы затянуло получение ею диплома.

      – И вообще, – сказала она Эдди, – я хотела получить степень только потому, что ее не было у Теда.

      Томас и Тимоти гордились тем, что она получила образование.

      – Я как раз собиралась стать настоящей писательницей, и тут они погибли, – призналась Марион. – На этом с моим писательством было покончено.

      – Вы были писательницей? – спросил ее Эдди. – И почему вы бросили писать?

      Она сказала ему, что не может обращаться к своим сокровенным мыслям, когда все ее мысли только о гибели ее мальчиков; она не могла позволить своему воображению разыграться, потому что эта игра непременно приводила ее к Томасу и Тимоти.

      – А ведь раньше быть наедине со своими мыслями мне нравилось, – сказала она Эдди.

      Марион сомневалась, что Теду когда-либо нравилось быть наедине с его мыслями. Поэтому-то все его рассказы такие короткие, и пишет он для детей. Вот почему он рисует, рисует и рисует.

      Эдди, не отдавая себе отчета в том, как ему надоели гамбургеры, теперь налегал на еду.

      – Даже любовь не может испортить аппетит шестнадцатилетнему мальчишке! – заметила Марион.

      Эдди вспыхнул. Он ведь не должен был говорить, как любит ее. Ведь ей это не нравилось.

      А потом она сказала ему, что, разложив для него на кровати свой кашемировый джемпер, а в особенности выбрав сопутствующие трусики и бюстгальтер и разместив их в надлежащих местах («для воображаемых действий», по ее формулировке), она вдруг поняла, что это ее первый созидательный порыв после смерти сыновей; еще это был первый и единственный момент того, что она назвала «чистым дурачеством». Предполагаемая чистота такого дурачества сомнительна, но Эдди никогда бы не осмелился оспаривать искренность намерений Марион; чувства его страдали: то, что для него было любовью, для нее – всего лишь дурачеством. Даже в шестнадцать лет ему бы следовало лучше прислушаться к ее предостережениям.

      Когда Марион познакомилась с Тедом, тот представился ей как бывший студент Гарварда, недавно бросивший учебу и пишущий роман. На самом деле он уже четыре года как не учился в Гарварде; он брал уроки в Бостонской школе искусств. Но рисовать он всегда умел – он называл себя «самоучкой». (Уроки в школе искусств были для него не так интересны, как натурщицы.)

      В первый год их брака Тед поступил работать к литографу и сразу же возненавидел эту работу. «Тед возненавидел бы любую работу», – сказала Марион Эдди. Тед возненавидел и литографию, не интересовала его и гравировка. («Я не медник и не каменщик какой-нибудь», – сказал он Марион.)

      Тед Коул опубликовал