Украденный голос. Гиляровский и Шаляпин. Андрей Добров

пойла.

      –  Ну, дядя? – спросил Шаляпин.

      Лавров повернулся в сторону угла, где наяривали музыканты.

      –  Эй, музыкальная рота! – гаркнул он, легко перекрывая и шум кабака, и музыку. – Хорош! Петь буду!

      Музыка стихла. Но посетители и внимания не обратили на анонс этого концерта – не впервой!

      Лавров прокашлялся, а потом заревел:

      Жили двенадцать разбойников!

      Жил атаман Кудеяр.

      Много разбойники пролили

      Крови честных христиан!

      Надо признаться, что популярная эта песня в устах вышибалы угадывалась скорее благодаря словам, а не мотиву. Мотив компенсировался страстью, с которой ревел этот медведь-семинарист. На лице Шаляпина я вдруг увидел промелькнувшее презрение, которое, однако, мигом уступило место выражению простодушному.

      Второй куплет Лаврова утомил. Не дойдя еще до раскаяния Кудеяра, он поперхнулся, сплюнул на пол и потребовал еще водки.

      –  Во как! – сказал он Шаляпину. – Слыхал ли ты, чтоб так пели?

      –  Слыхал и лучше, – ответил Шаляпин весело.

      Лавров помрачнел – возражений он не терпел, считая только одного себя правым во всем. Для вышибалы это качество, несомненно, естественное, но в данный момент оно сулило нам новые неприятности. Уж не собрался ли Шаляпин вступать в музыкальное соревнование с этим костоломом? Как оказалось – именно это он и собрался сделать.

      –  И кто ж лучше меня поет? – спросил Лавров сурово. – Шаляпин, что ли? Есть, говорят, теперь такой певец на Москве. Уж не знаю, как он поет, а вот баб етит, слыхал я, как кролик.

      Я аж крякнул внутренне. Представляю себе, как внутренне крякнул сам Шаляпин.

      –  За Шаляпина не скажу, – ответил певец напряженно. – Но я и сам…

      –  Сам? – усмехнулся Лавров. – С усам? Ну, давай!

      И он, схватив бутылку, плеснул водки в стакан Шаляпину. Тот выпил и, не вставая, продолжил оттуда, где закончил Лавров:

      Днем с полюбовницей тешился,

      Ночью набеги творил…

      Так я впервые услышал знаменитого нашего певца – не со сцены, не в салоне – нет, в одном из самых грязных и опасных трактиров Москвы, в окружении беглых каторжников, «котов» и их «теток».

      Он пел мощно, округло, не теряя ни единой ноты, не экономя на своем голосе – уже через секунду вся «Каторга» начала двигаться к нашему столу. Его обступили со всех сторон. И когда Шаляпин закончил петь, публика не захлопала – аплодисментов тут и не знали. Слушатели затопали сапожищами, закричали – всё больше матерно, то есть выражали свой восторг, как было принято у настоящих хитровских мужчин.

      –  Однако! – сказал Лавров, снова заглушив толпу. – Однако неплохо, признаю.

      Шаляпин иронично двинул брови вверх. Признание Лаврова его развеселило.

      –  Тока это не бас! – заявил Лавров лениво. – Слыхал я басы. Ты, паря, поёшь повыше.

      Шаляпин собрался возразить, но тут Лавров стукнул по столу и сказал весело:

      –  Но уж получше, чем энтот Шаляпин, а?

      И