Добронега. Владимир Романовский

не увижу, какая она, дочь твоя. Где она? Вели ее привести сюда.

      Шведский конунг оторопел от этой речи и не нашелся, что сказать. В этот момент в зал вбежала дочь его, пятнадцатилетняя Ингегерд, подпрыгивая и стесняясь. И уставилась на норвежца.

      – Ага, – сказал норвежец, любуясь. – Именно. Вот и хорошо. Ну, о приданом мы договоримся. Земли какие-нибудь. Я очень спешу, поэтому свадьбу назначим на завтра, а пока прикажи подать дружине и мне ужин да уложи нас спать в хоромах твоих.

      Дочери шведского конунга понравился толстый норвежец. Ей стало его очень жалко. Ей часто было жалко людей, и она любила делать им, людям, приятное, скрашивая их неустроенную жизнь. Толстяку явно не хватало счастья, внимания, и еще много чего.

      Шведский Олоф собрался наконец с мыслями.

      – Я бы хотел, уважаемый кузен, поговорить с тобою наедине.

      Норвежец склонил голову на толстой шее вправо, а левую руку водрузил на эфес широкого бредсверда.

      – Что ж. Отойдем.

      Они отошли в угол. В тишине слышалось потрескивание дров в камине и погромыхивание свердов и доспехов норвежской охраны.

      – Предложение твое, дорогой кузен, меня радует, – дипломатично уведомил Олоф Шведский Олафа Норвежского. – Лестное оно.

      – Да, – согласился норвежец.

      – Но народ мой чтит традиции, и старые, и новые.

      – Я тоже их чту, – сказал норвежец грубо.

      – Я это знаю, – живо откликнулся швед. – Именно поэтому я и говорю с тобой. Ты ведь, как и я, христианин?

      – Да, – норвежец утвердительно кивнул. – Давеча крестился. Нынче все крещеные.

      – Ну так вот, по традиции, принятой у шведских христиан между помолвкой и свадьбой должен пройти время. Год или два.

      – Нельзя, – норвежец покачал головой. – Через месяц мне нужно уехать в Италию по делам и пробыть там долго.

      – Я и моя дочь терпеливы и готовы ждать.

      Олаф задумался. Он не то, чтобы очень уважал традиции, но знал, что их нарушение вызывает недовольство среди собственных его воинов. Воинство всегда консервативно.

      – Хорошо. – Он строго посмотрел на конунга шведского. – Завтра будет помолвка. Через год я вернусь, женюсь на ней, и уведу ее с собой, а ты подаришь мне Ладогу.

      Шведский конунг побледнел, но ничего не ответил.

      – Но смотри, – предупредил норвежец. – Против меня не идти! И не смей в мое отсутствие отдать ее еще за кого-нибудь.

      – Что ты, что ты! За кого же я ее отдам? – притворно изумился швед.

      – Не знаю. Вон Владимир Киевский недавно овдовел.

      – Он слишком стар, – заметил швед. – Франки меня не любят, поляки считают одновременно и своим, и предателем, и кроме тебя, на примете никого нет. Если бы ты не приехал, я бы через месяц-другой отправился бы к тебе сам. И, как я теперь понимаю, не застал бы тебя. Но дай мне слово, дорогой кузен, что в путешествии своем в Италию не будешь ты подвергать жизнь свою опасности, равно как и засматриваться