ЯТ. Сергей Трищенко

корзины. Сплетни ведь. Плетёное должно быть.

      Торговец оставил его дилетантские рассуждения безо всяких комментариев, лишь слегка усмехнувшись.

      – А что с ними можно делать, на что употребить? – спросил я.

      – Да на что хочешь… – улыбнулся мужик. – Можно рыбу ловить, карась хорошо берёт.

      – А на слухи клюёт? – спросил отвернувшийся куда-то и теперь вернувшийся откуда-то и сжимающий что-то в кулаке Гид.

      – Можно и на слухи, – мужик сунул руку в карман и вытащил отттуда (рука за что-то зацепилась и сразу не доставалась) горсть кузнечиков. Я ему так и сказал:

      – Да это же кузнечики!

      – Кому кузнечики, а кому – слухи. Вот послушайте, – мужик протянул нам по одному. Я поднёс своего к уху. «Говорят, – послышалось из кулака, – что в Москве кур доят». Кузнечик был очень старый.

      – А твой что? – обратился я к Тому. Он сунул кулак мне в ухо: «Говорят, что будто всё подорожает – абсолютно».

      – А ты где был? – поинтересовался я у Гида.

      – Да тут, рядом… тоже слухи распространяет, – Гид, верно, хотел устроить сюрприз, а оказалось, мы сами увлеклись слухами. Он разжал кулак. Кузнечик прошептал: «Спасайтесь: скоро конец света!»

      – А внешне не скажешь, что старый, – удивился Том.

      – Просто этот слух, как птица Феникс: периодически появляется и исчезает, – пояснил Гид.

      – Оказывается, птица Феникс может быть насекомым, – сделал вывод Том.

      – Может. На Ярмарке всё может, – подтвердил Гид, увлекая нас по торговому ряду. Мы шли, время от времени поворачивая головы в разные стороны, чтобы ничего не пропустить. Но наши старания пропадали напрасно! Мы видели столько, что найти нужное могли лишь чисто случайно. А ведь смотреть мало, требовалось узнать увиденное. Опознать Томов смысл жизни, отличить его от чужого.

      – Э-эх, тоска зелёная! – услышали мы звук упавшего на землю тяжёлого вздоха и поспешно обернулись, заранее зная, что увидим нечто интересное: подобного мы ещё не слышали.

      И точно: сидящий на лавочке дедок с интересом наблюдал за шевелением в лукошке, которое держал на коленях.

      Мы подошли поближе.

      По лукошку ползали толстые зелёные гусеницы, похожие на гусениц одной из красивейших бабочек, название которой, как назло, только что вылетело у меня из головы и, быстро взмахивая крылышками, полетело по улице. Махаон, что ли? – попытался я угадать по взмахам крыльев, но куда там! – оно скрылось из виду.

      – Это тоска? – спросил Том.

      – Тоска, – подтвердил дедок. – Зелёная. Зеленюшшая!

      – А грусть? – без видимого соответствия, но с дальним прицелом поинтересовался Том. – Какая она?

      – Согласно энтомологическому определению писателя Александра Грина, – вмешался я, печально провожая глазами улетающую бабочку и желая хоть как-то проявить эрудицию, чтобы она не заржавела от длительного неиспользования, – грусть – это пчела.

      Старичок не возражал, он только кивнул в знак согласия и вновь повесил голову, разглядывая зелёное шевеление в корзинке.

      – Как