Ода абсолютной жестокости. Тим Скоренко

можешь убить за день, Риггер?

      – Не знаю.

      – Ну, сколько ты убивал – максимум?

      Я вспоминаю. Двоих-троих в день – это нормально. Максимум, наверное, около пятидесяти.

      – Пятьдесят.

      – Если каждый из двадцати четырёх убьёт по пятьдесят врагов за день, получится больше тысячи. А если по сто?

      – Я убивал неопытных воинов в таком количестве.

      – Просто ты пока что не знаешь, что такое берсерк. Ты, Риггер, – материал. А вот я уже – берсерк. Ты не смог нанести мне ни одного удара. Никто не может нанести мне ни одного удара. Ты научишься не пропускать ударов и тогда станешь непобедимым. Таким же, как я. Ты будешь убивать по сто врагов в день. По двести врагов в день.

      Я думаю. Он, будто уличный торговец, расписывает мне прелести своего товара – моей предстоящей жизни. А ведь никаких прелестей не будет. Не будет Бельвы. Не будет Болта, которого можно спустить в колодец. Не будет Мартиллы, которую можно зажать в каком-нибудь углу. Не будет Пантеры, который всё-таки, наверное, мой друг. По крайней мере, я почти никогда с ним не дрался.

      – Просто, – говорю я, – я еду с тобой, потому что я человек слова. И потому что я не могу стерпеть то, что кто-то может победить меня. Как только я научусь тому, что умеешь ты, я покину и тебя, и твоего Императора. Ты должен это понимать.

      – Ты принесёшь клятву верности. Тогда и станет понятно, человек ты слова или нет.

      Меня коробит от его тона.

      – Я не буду приносить никакую клятву. Я могу прямо сейчас развернуться и уехать.

      – И под пытки? В каземат?

      Мне становится смешно.

      – Ты думаешь, я не выдержу пыток?

      Я ставлю его в тупик. Он не так умён, как выглядит. Он думает, что я еду с ним, чтобы сражаться за Императора.

      – Это не только мой Император. Это и твой Император.

      – Единственный мой Император – это я сам.

      – Тогда что ты делаешь на службе у Санлона?

      – Ты когда-нибудь пробовал вообще ничего не делать? Просто сидеть и маяться от безделья?

      Он смотрит на меня и ждёт продолжения.

      – Так вот, – говорю я. – Мне нравится то, что я делаю у Жирного. То есть у Санлона. Мне нравится, что меня все боятся. Мне нравится драться с гладиаторами и обучать их. Поэтому я вернусь к своей жизни, как только сочту это нужным. И ещё. У Жирного нет человека вернее, чем я.

      Киронага молчит.

      Дальше мы едем молча.

* * *

      Деревня достаточно велика – около сотни дворов. Два всадника в боевом облачении – диковинка. Мужчины и женщины осматривают нас со всех сторон, что-то говорят. Невысокий мужчина в коричневой безрукавке из овчины оказывается прямо перед моей лошадью. Я рефлекторно пускаю коня вскачь, чтобы затоптать быдло: наука на будущее. Киронага молниеносно протягивает руку и хватает моего коня за повод, не пуская его вперёд.

      – Нельзя, – говорит Киронага.

      Я злюсь. Если я хочу убивать, я убиваю. Я выхватываю кнут и бью Киронагу, тот пригибается, кнут свистит по воздуху, но узкоглазый вынужден отпустить руку. Я скачу вперёд, лошадь грудью сбивает невысокого