Ода абсолютной жестокости. Тим Скоренко

Такой стоит целое состояние.

      – Да, это хороший конь, – говорит Киронага, заметив мой взгляд.

      Он идёт рядом со мной, затем останавливается.

      – Риггер, у тебя, – он снова переходит на «ты», – двадцать минут на всё про всё. Собираешь самое необходимое.

      – У меня есть только один вопрос, – хрипло говорю я.

      Я впервые за два дня нарушаю молчание.

      – Да?

      – Когда я смогу вернуться?

      Киронага усмехается.

      – Если повезёт, то через пару лет. Если не повезёт – никогда.

      Я не понимаю этого ответа. Когда-нибудь я всё равно вернусь. Бессмертие делает невозможное возможным. Можно ждать сто лет и вернуться. Можно – двести.

      Иду к колодцу. Болт здесь. Он смотрит на меня и подаёт уже набранное ведро. Окатываюсь холодной водой, она стекает по мне ручьями, смывая пот и кровь. Ещё ведро, ещё ведро. Быдло пялится из всех углов. Плюю на всех, снимаю рубаху. Ещё ведро, оттираю себя от мерзости. Болт отходит на несколько шагов. Я понимаю его.

      Надеваю рубаху и иду к своему дому. Меня провожают взглядами. Я чувствую, что в них нет страха. Ненависть – да. Страха – нет.

      Бельва в комнате. Она что-то вяжет. Это шарф. Тёплый шарф. Она вяжет его уже два месяца.

      Она поднимает на меня глаза. Я молча стою и смотрю на неё.

      – Ты очень красивая, – говорю я ей.

      – Ты вернёшься?

      Откуда она знает? Впрочем, любой слух распространяется тут с огромной скоростью. Может, Марьяна услышала и рассказала кому-нибудь, и всё: никаких больше тайн.

      – Да, – говорю я. – Конечно, вернусь.

      – Я буду тебя ждать.

      – Я знаю.

      Я иду в оружейную. Дробовик тут: я не брал его к Жирному на разборку. А вот семихвостки, кнута и прута – нет.

      Надеваю бельё: оно хранится на полках: панталоны, рубаху. Поверх – кожаные штаны с отверстиями, чтобы кожа дышала. Жилет с отделениями для разной мелочи.

      Надеваю походный ремень. Это массивная кожаная штука, на которую можно навесить всё, что угодно. Сверху надеваю широкий пояс для метательных ножей. Укрепляю в ножнах меч. Пристёгиваю кобуру с дробовиком. Пакую патроны: сколько увезу. Часть укладываю в сумку: повешу на седло.

      Обматываю ноги тряпичным бинтом. Надеваю мягкие мокасины.

      Риггер готов.

      Заходит Бельва, протягивает небольшой узел.

      – В дорогу.

      Кладу узел в сумку. Кроме него, в мешке патроны, несколько ножей, трут, огниво, всякая мелочь, которая может пригодиться в пути.

      – Спасибо.

      Я не увижу её несколько лет, думаю я. Если верить словам Киронаги.

      И я обнимаю её, и она меня, и она плачет, плачет, потому что она – единственный человек во всём этом хреновом мире, который любит меня. Любит по-настоящему.

      А я не плачу. Потому что я – Риггер. Я не имею права плакать, по крайней мере, сейчас.

      А потом я отрываюсь от Бельвы, от её большого мягкого тела, от её пушистых волос, от её веснушек, от её серых глаз, и ухожу. Киронага ждёт меня снаружи.

      Он стоит, как истукан, руки сцеплены за спиной, плащ с обеих