Проза и фарс. Павел Хицкий

мелкими трещинами от старости.

      Близость и любовь, которые Алекс показывал каждый день, выглядели ненужной вежливостью. И Алекс беспокоился – да, наверное, это можно назвать словом «беспокоился». Не из-за того, что Ника замкнута и холодна – она с самого начала, с первого вечера, когда он привел ее в родительскую квартиру на Пресне и угощал шоколадным ликером, выглядела отстраненной и непонятной; как неподвижная точка, вокруг которой разворачивается забота, кружится фруктовый ветер из слов, подарков и предложений, а она остается на месте и только иногда, чуть откинув голову назад, улыбается. Когда Ника под утро ушла, он звонил ей три дня, прежде чем она согласилась встретиться еще раз.

      Ника была нелюдима, она несколько раз ездила с Алексом вместе в отпуск – к Мертвому морю и на далекие острова, где не знают ни слова по-английски, но никогда не ходила с ним вместе в гости и не встречалась с его друзьями. Алекс не был уверен, что успел познакомить ее хоть с кем-то.

      – Я не помню, как выглядит твоя жена, – сказал ему приятель Армен в корпоративной столовой пару лет назад. Армен явно танцевал всю ночь, под его черными глазами набухали мешки, холодное пюре в молочных прожилках наматывалось на его вилку, как хлипкая паутина.

      – Но ты же видел ее?

      – Да, наверное, на какой-то вечеринке. Только не помню, на какой.

      Армен посмотрел на Алекса сочувственно и делано вздохнул, Алекс развел руками и вяло проткнул сухую рыбную котлету. Другие коллеги, особенно офисные девушки, тоже смотрели на него с жалостью – но молчали.

      Ника отказалась знакомиться с родителями Алекса; наотрез, когда он попросил об этом, она закрыла голову руками, а потом плеснула в него кофе из новой зеленой термокружки, подарка Алекса на восьмое марта. Теплый кофе стекал по густым бровям и дорогой трехдневной щетине, как ласковое прикосновение Никиных пальцев.

      – Какая жена? Нет у тебя никакой жены, – сказала ему мать, поглаживая идеальные ногти, когда он в очередной раз пришел в квартиру на Пресне и стал рассказывать, что вот они с Никой сняли новое жилье, трешку, и теперь будут окончательно счастливы.

      – Ну если так, то у меня и матери нет, – ответил Алекс.

      Он встал из-за стола и вышел к лифту, хлопнув черной кожаной дверью. Алекс не разговаривал с матерью месяц, они помирились только благодаря отцу. Умер дядя Алексей, нужно было вместе прийти на похороны, и отец, практикующий адвокат, уговорил Алекса ввести принцип don’t ask don’t tell: ни слова о Нике, пока он встречается с родителями. Когда Ника узнала, что ей не придется иметь дело с отцом и матерью Алекса, она обняла его, уткнулась в шею и задышала нежно и мелко-мелко, как оказавшийся в безопасности зверек.

      С нелюдимостью жены Алекс почти смирился. Но с Никой – несмотря на то, что он соглашался с ней всегда и во всем, – происходило что-то нездоровое. Она перестала