Восьмая нота. Александр Попов

в том же, казалось, забытом узоре и зажили какой-то своей особенной, отличной от нас жизнью. Когда объявили посадку, наши места оказались в разных салонах, но пассажиры и стюардессы вошли в положение наших рук, в течение всего полета не беспокоили.

      – Если браки совершаются на небесах, а на земле мы уже запятнаны браками, мы кто?

      – Окольцованные аисты.

      – Хозяева колец у нас с тобой разные.

      – Забудь, они на земле хозяева. Наше с тобой небо безгрешно.

      Долетели. Ей требовалось в одну ведомственную гостиницу, мне в другую. Так бы и разбежались, ведомственность – штука жестокая. Пальцы не расцеплялись, и ноги не держали на земле. Забрались в какой-то автобус, устроились на последних местах и стали так обстоятельно целоваться, что водитель свет отключил в салоне.

      – Мне завтра рано вставать, поспать бы чуточку, придумай что-нибудь.

      – Разве у нас может быть завтра?

      – Дурачок, я привезла отчет, от него зависит работа всего института. Сообрази, где бы нам соснуть самую капелюшку.

      Я и сейчас плохо соображаю, а тогда? Да разве аисты могут думать, они дышат для того, чтобы любить.

      Помог водитель, люди любят помогать аистам.

      – Молодые люди, вам, может, комната нужна?

      – Да, на двое суток.

      Так оказались на квартире какого-то деда. Он выделил комнату с тремя казенными кроватями, заправленными строго по-армейски. Меня заговорщически затянул на кухню, предложил, пока бабка не вернулась с дежурства, попробовать бражки.

      – Погоди, дед, минутку, мигом за закусью сгоняю.

      Она сидела на краю кровати, что-то правила в отчете. Когда стал рыться в сумке, спиной почувствовал, как вся сжалась и почужела.

      – Мы уже не аисты?

      – Не мешай работать, иди, развлекай деда.

      А дед поносил на все лады бабку, и мы пили с ним отменную брагу, настоянную на землянике. С каждой кружкой крылья аиста спадали с меня все ниже и ниже. Дед в конце концов уютно приземлился на взлетной полосе стола. Я опрокинул еще стаканчик для храбрости и поплелся в ангар комнаты зачехлять крылья после полета.

      – Вместе стелить или ты спать отдельно предпочитаешь?

      – Аисты не живут в разных гнездах, длинноногая.

      – Ты напился, Аист?

      – Глупенькая, со страха от меня всегда хмельной земляникой тянет.

      Оказалось, только аисты и могут быть так греховно счастливы. Наши усталые от полета пальцы заменили глаза, мы не могли наглядеться друг на друга. Столько открытий в одну-единственную ночь больше не случалось никогда в жизни. Первые слова взошли лишь под утро:

      – Принеси из ванной мои колготки, я с вечера их простирнула.

      Эта милая обыденность вызвала во мне прилив небывалой нежности. Никуда не пошел и не оставил на ее теле ни единой нецелованной клеточки. А она просила еще и еще, будто бы перед этим и ночи не было у нас. Солнце всходило и закатывалось, оно так устало, что ему сразу пришлось перевалить за полдень. Потом мы мирно, по-семейному пили чай