Архивы Блэквуда. Незримые. Чак Хоган

сэр, – ответил паренек с набитым ртом.

      – Отец дома?

      – На плантации.

      – Но зовут его Джамус?

      – Да, сэр.

      – А как твое имя, сынок?

      Парнишка прожевал очередной крекер.

      – Коулман, сэр. Коул.

      – Твоя мама здесь, Коул?

      Любитель крекеров кивнул и, сделав знак Соломону, зашагал прочь. Агент проследовал за ним в боковую комнатку, устланную овальным домотканым ковром с расставленной вокруг скудной мебелью. В углу возле окна, выходившего на сахарную плантацию, сидела женщина лет сорока. Заслонившись ладонью, женщина горько плакала, слезы стекали по руке и капали на бежевое домашнее платье.

      Соломон собирался окликнуть ее, однако в последний момент передумал. Расспрашивать скорбящую мать – дохлый номер. Пусть лучше поплачет.

      – Он в задней комнате, – произнес Коул, не сводя глаз с матери. – Прикованный.

      Соломон принялся плутать по дому. По пути ему встретились еще трое ребятишек. Наконец он уперся в запертую дверь рядом с кладовой. Из-за двери доносился характерный лязг цепей и скрип кроватных пружин. Следом раздалось леденящее кровь карканье. Соломон вздрогнул, но после сообразил – кричали вороны на бельевой веревке. Значит, он на месте.

      Дверь открывалась в коридор. Комната больше походила на чулан, нежели на спальню, хотя у дальней стены стояла кровать, застеленная тонким матрасом без простыни. На кровати, спиной к двери, лежал худенький мальчик. От металлических перекладин к кандалам на щуплых лодыжках и запястьях ребенка тянулись довольно массивные цепи. Изножье матраса было заляпано кровью – мальчик пытался высвободиться из оков, сдирая кожу на щиколотках, ступни у него распухли и размером не уступали взрослому.

      Соломон не верил своим глазам – кандалы до боли походили на те, в какие заковывали рабов столетие назад.

      В глухой, без окон, комнатушке даже дышалось по-другому. Атмосферное давление здесь близилось к нулю, как в разгерметизированной кабине пилота. Словно издалека доносился странный звук – нечто среднее между звоном и гулом, – какой возникает после продолжительной тренировки на стрельбище. К звону в ушах добавилась слабость, рассудок словно заволокло пеленой. Соломон ощущал себя радиоприемником в мертвой зоне.

      Все ассоциации выветрились из головы, едва узник повернулся. Цепи зазвенели по перекладинам, металл лязгнул о металл, и обнаженный по пояс мальчик поднял глаза на специального агента. Его глаза! Стальные, почти серебристые, а может, прозрачно-голубые, до краев наполненные безумием. Перекошенное, искаженное лицо напоминало старую кожаную перчатку, растянутую чьей-то огромной рукой. Соломон содрогнулся.

      Искривленный рот приоткрылся. Казалось, мальчик хочет заговорить, однако с запекшихся губ не сорвалось ни звука. Соломон уже отчаялся, как вдруг из провала рта донеслось:

      – Блэквуд.

      Голос приглушенный, охрипший после долгих завываний. Соломона трясло, дыхание участилось, от вида несчастного ребенка сердце болезненно сжалось.