.
Читать онлайн.
Но после подъема приходит спад. Возвращаясь из своих путешествий, Успенский ощутил нечто подобное метафизическому похмелью. «Самое странное во всех этих переживаниях – возвращение к обыденному состоянию». По его словам, это очень похоже на умирание. Эти темные пробуждения должны были быть во многом подобны бесплодным состояниям ума, в которые он входил, когда его попытки вызова полусна приводили только к бессоннице. Такие состояния были «погружением в материю» – а ведь именно от рабства Великой Материи он якобы избавлялся, когда погружался в неизвестное. «Все становится плоским, обыденным, прозаичным; глас таинственного и чудесного… замолкает и выглядит не более чем глупой выдумкой. Замечаешь только дискомфорт – бессмысленные и неприятные стороны всех вещей и людей. Зеркало теряет блеск, и мир выглядит абсолютно серым и плоским»[69]. В этом «мертвом мире» было что-то исключительно давящее, как будто он был огромной деревянной машиной – с деревянными колесами, деревянными мыслями, деревянными ощущениями. Эта машина двигалась, скрипела и была невероятно медленна. Много лет спустя Гурджиев скажет Успенскому, что Земля – очень плохое место во Вселенной. В те дни, когда он пробуждался от своего мистического опыта, Успенский получил предвестие этого огорчительного прозрения.
Однако возможно сильнее, чем чувство космического огорчения, Успенский испытывал крайнее раздражение из-за своей неспособности удержать все то, что он видел. Опыт просачивался сквозь его пальцы, как вода. «Остается так мало, – жалуется он. – Я так смутно помню то, что испытал». А то, что он мог вспомнить, было практически невозможно описать. Что хорошего было во внезапных вспышках и прозрениях, если мир, который он в них видел, немедленно исчезал из памяти? Между мрачным утренним Успенским и Успенским-провидцем как будто лежала непроходимая пустыня. Он что-то видел, в этом он был уверен. Но что именно? Обрезав якорь повседневного, он плыл по течению бесконечного. Его ум, заточенный и острый как бритва, оказался неподходящим инструментом для понимания тех могущественных эмоций, которые его пронизывали. Приток чувства оказался слишком сильным, слишком быстрым, чтобы его можно было охватить словами. Что он мог вспомнить? Было ли это сном?
Успенский пришел к выводу, что, несмотря на их ценность для познания возможного, веселящий газ и гашиш слишком неуловимы и неконтролируемы, чтобы дать что-то большее, чем короткий взгляд свысока. В любом случае, если человек может сойти с ума из-за одной пепельницы, регулярная диета из бесконечного наверняка будет чрезмерной. И снова он вернулся к идее школ. Если эзотерические школы существуют, то, возможно, он найдет одну из них, и в ней окажется учитель, который покажет ему, как контролировать эти новые поразительные состояния сознания. Он отправится в долгий путь, пообещал себе Успенский.
Но прежде чем выйти в дорогу, Успенский собрал все, что осталось от его приключений в невозможном,
Ouspensky P. D.