Солнце мертвых (сборник). Иван Шмелев

творится! Жены из благородных семейств являются под секретом для подработки средств и свои карточки фотографические под высокую цену в альбом отдают. И альбомы эти с большим секретом в руки даются только людям особенным и капитальным. Там стены плюшем обиты, и мягко вокруг, и ковры… и голос пропадает в тишине, как под землей. И уж с другого конца выходят гости с портфелями, и лица сурьезные, как по делам… А девицы и дамы через другие проходы. И все это знают и притворяются, чтобы было честно и благородно! Теперь ничему не верю, хоть ты мне в лепешку расшибись в приятном разговоре. Тысячи в год проживают, все прошли, все опробовали – и еще говорят, что за правду могут стоять! Один пустой разговор.

      И вот проходы… И сам Карп чуть однажды не полетел, а очень испробованный и крепкий человек. Криком одна кричала и билась, так постучал он в дверь. И такой вышел скандал за беспокойство, что чуть было наш ресторан со всеми проходами не полетел!

      И вот как подавал я им артишоки, замутило-замутило меня, дрожание такое в груди. Неприятность, конечно, дома, а еще у меня сердце нехорошее, жмется и бьется: капли ландышевые пью. И так мне подкатило, хоть тут в зале ложись, терпения нет. Пакетчик меня пальцем манит, а я идти не могу. И вдруг товарищ подходит и говорит:

      – Скорей, жена тебя спрашивает что-то…

      Перемогся я, подошел к столу.

      – Нарзану мне дай, а ей солянки…

      Побежал я в официантскую, а Луша сидит в платочке, бле-едная…

      – Скорей, скорей! Кривой повесился!.. Околоточный послал…

      Не понял я сперва, только испугался. А она чуть не плачет:

      – Скорей, скорей! Полна квартира народу… никого нет…

      Стал одеваться, пальто никак не вздену. А та-то мне:

      – Скорей, скорей… запутает он нас… околоточный сказал…

      Прибежал я на квартиру. Народ со двора в окна лезет, а в квартире полиция. Вошел я в его комнату, а уж он на полу лежит, как был в рваной кофте… На ремешке он задавился от брюк. На спине лежит, руки так свело и в кулаки, как грозится. А на лицо как взглянул… страшный-страшный. Языком дразнится. Один глаз сощурен, а другой выперло, смотрит. Еще ночью так все рожи корчил.

      Околоточный наш, Александр Иваныч, у окошечка сидит, курит, в руке записку держит, и строгий. И околоточный-то знакомый: ему по дешевке вино иной раз доставлял, после балов которое… Нам метрдотель с уступкой продавал.

      – Ждать тебя мне тут? Что это у вас за безобразие?!

      И пальцем в Кривого и морщится. Точно я сам его удавил.

      – Что знаешь, какие причины? Нет ли чаю стакана…

      И всегда обходительный был, а тут даже про чай строго. А я совсем расстроился, ничего не понимаю.

      – Неприятность тебе будет… – И запиской по ладошке хлопнул. – Сын где? Его я должен спросить… Чернил!

      Сейчас ему чернил и чаю подали, ждем…

      – Прикройте его чем… Связался с дрянью, вот и… Голову закройте!

      Даже и его взяло. А Черепахин тут