Эвакуатор. Дмитрий Быков

еще не было объявлено, но его ждали. Никто еще толком не понял, что произошло. Раньше после каждого теракта Катьке кто-нибудь звонил, советовались, обсуждали, что делать, – теперь, когда на месте Комсомольской площади зияла яма глубиной в три метра, телефон замолчал наглухо, телепрограммы прекратились по случаю траура, президентское обращение задерживалось.

      – Катька, – помолчав минут десять, чтобы она успокоилась, сказал Игорь. – Теперь-то ты понимаешь?

      Она кивнула.

      – Ты поедешь со мной?

      – На Альфу Козерога?

      – Неважно. Долго рассказывать. Ты сама-то видишь, что здесь больше оставаться нельзя?

      – Вижу, – тупо сказала Катька.

      – Высморкайся. Ты говоришь глухим басом, как Баба-яга из ступы.

      Она послушно высморкалась. У нее не осталось ни сил, ни воли. Скажи он ей сейчас: «Садись в ступу, и полетели», – села и полетела бы, не зная, зачем и куда.

      – Ты мне все еще не веришь?

      – Почему, верю.

      – Ну так и поехали!

      – Куда?

      – Это неважно, я тебе говорю! Надо уезжать отсюда!

      – На чем?

      Он стукнул себя кулаком по колену и отвернулся. Катька смотрела на пруд, по которому плавали желтые каштановые лапы о пяти толстых пальцах, липовые сердечки, кленовые ладошки. Все взорвалось, и органы неведомых существ раскиданы повсюду. Надо было дожить до того, чтобы в каштановой и кленовой листве мерещились оторванные ручки. Листья осыпались лавиной, да и все сыпалось. Как это я раньше не замечала, что осень – взрыв, что повсюду валяется мертвое, только что бывшее живым? Как страшно листьям, но ведь нам страшней. У них есть какая-то надежда – деревья остаются, все продолжится; а где наши деревья? Ветер может сколько угодно таскать листву по асфальту, по чахнущему газону, – живей она от этого не сделается.

      – Хорошо, – сказал он наконец. – Это уже против всех инструкций и вообще против совести. Но меня так и так отзывают, терять нечего. Я тебе покажу тарелку.

      Некоторое время до Катьки не доходило.

      – Ты же сказал, тарелок не бывает.

      – Неважно. Полное название ты все равно не поймешь. Считай, что тарелка.

      – Где она?

      – У меня на даче. В Тарасовке, по Курской дороге.

      – В смысле?

      – В обычном смысле, в сарае.

      – Подожди. Откуда у тебя дача?

      – Почему у меня не может быть дачи?

      – Но ты же заслан. Ты что здесь, с пятидесятых годов?

      – Почему с пятидесятых?

      – Ну… когда давали дачи…

      – Господи. Купили мне дачу, чтобы было где хранить тарелку. Трудно, что ли? Где я, по-твоему, должен ее держать в городе?

      – Она… она очень большая, да?

      – Не очень. Но там стартовая площадка, там вообще все для взлета. Как я буду взлетать из Свиблова? С крыши, как Карлсон? Она сама по себе компактная, я мог бы ее хоть под кроватью держать. Но нужно пространство, чтобы… ну, старт и все…

      Катька смотрела на него внимательно и испуганно. Он не шутил.

      – И когда мы едем?

      – Поедем завтра.

      – А