Не прикасайся!. Анна Веммер

или тренировочный процесс. Мне нравилось у него бывать.

      Сейчас тошно, потому что хоть я и не вижу, все равно чувствую жалость. Каждый, кто четыре года назад смотрел на меня и восхищался, сейчас сокрушается и стенает. «Настенька, как же так… ты ведь была такой спортсменкой!». Как будто я не ослепла, а сдохла.

      Останавливаюсь у двери и прислушиваюсь. За четыре года жизни в темноте я научилась слушать и слышать. Это не тот феноменальный слух, о котором пишут в романах, но все же мозг старается хотя бы частично скомпенсировать утраченный орган чувств.

      Я слышу разговор отца и директора.

      – Борис Васильевич, я все понимаю, – терпеливо и явно не в первый раз объясняет Сергей Олегович, – но у меня нет тренеров, работающих с инвалидами. Для этого нужно особое образование, лицензия. Что я буду делать, если придет проверка?

      – Все вопросы с проверками я возьму на себя, но Сергей, вы ведь и сами понимаете, что никому не нужно проверять, имеют ли в вашем клубе право заниматься со слепой девушкой. Ну поймите вы меня, ей это нужно.

      – Я понимаю. Но это опасно, Борис Васильевич. Даже слабослышащим опасно находиться на льду, а слепой? А если ее собьют? Если она упадет?

      – Я готов выкупать арену на тот час, что Настасья будет на льду.

      – И что прикажете мне делать с другими спортсменами? У нас нет аренды льда.

      – А у меня одна дочь! И она с ума сходит дома, она каталась всю жизнь, ей нужен лед, ей нужны ебаные коньки! Неужели сложно найти кого-нибудь, кто просто покатает ее за ручку по кругу?!

      – Хорошо, – вздыхает директор. – Я попробую кого-нибудь найти. Аренда льда стоит тридцать три тысячи. Работа тренера – пять. Это будет вечернее время, после двадцати одного, в рабочие часы я не могу закрывать арену.

      – Идет. Три раза в неделю.

      – Два.

      – Ладно, – ворчит отец. – Пришлите мне счет на месяц, я оплачу.

      – А если Анастасия не захочет кататься? Не так-то просто встать на лед после того, как выносила всех в одну калитку.

      – Если бы вы ее с этапа не сняли, может, и сейчас бы выносила.

      Отец поднимается: я слышу скрип ножек стула по паркету, и отскакиваю от двери, делая вид, что просто прогуливаюсь. Открывается дверь, выходят двое.

      – Привет, Насть, – говорит Сергей Олегович.

      – Здравствуйте.

      – Как дела?

      Я пожимаю плечами. Неловкая пауза – почти обязательный элемент в программе. Как у меня могут быть дела? Лучше, чем если бы лежала в могиле, но хуже, если бы вообще не садилась в ту машину.

      – Идем, – бросает отец.

      Берет меня под руку и ведет к лифту.

      – Будешь ходить и кататься с тренером два раза в неделю, по вечерам.

      – А если я не хочу?

      – Это рекомендация врача, а не моя прихоть, Анастасия. Ты обещала делать то, что он скажет. Это важно для твоего здоровья.

      – Да ему плевать, – бурчу я, – на меня и мое здоровье. Он отрабатывает деньги и методичку.

      Но с отцом спорить бессмысленно,