Каменные сердца. Михаил Кузнецов

следаки и федералы из столицы накинулись на психологию убийцы, как дети малые на игрушки. Начали таскать фотографии и описания жертвы по психологам, психиатрам, составлять психологический портрет. Решили, что начало серии. И завязли по уши. Все эти символы типа камней в руке, кишок в спирали, оказались пустышками. Они имели смысл по отдельности, но ни черта не значили в целом. В итоге опергруппа месяц расшифровывала все это дерьмо, плюнув на розыскную деятельность.

      – А было что искать? Игорь Аркадьевич несколько раз упоминал, что следов никаких.

      – Может, и правда не было. Двери и окна целы, закрыты изнутри, взлома нет, драки тоже. В квартире все на местах, не считая трупа и ключей от двери, да и те в кустах потом нашли. Соседи ничего не слышали, ничего не видели, в округе никаких следов. «Пепсы» и «овошники» неделю таскались по округе, но ничего кроме дохлой собаки не нарыли.

      – Что за дохлая собака?

      – Собака как собака. Порвали ее недалеко от дома, или что-то вроде. Парни из постовой говорили, машина раздавила, ну и ладно.

      – А что Додукаев? Тоже носился по психологам и психиатрам?

      – Носился, еще как. Я ему таскал всякие заключения из дурки, с подписями, в папочках. А дело посмотреть так и не дал. Он еще стремнее себя вел, чем обычно. Тебе-то тоже ничего не рассказывал?

      – Нет, почти молчал, только общие фразы. Пару раз видел при нем дело, но не больше.

      – Да уж, такой он был, Игорь Аркадич.

      Оба не заметили, как повернулись к процессии. Высших чинов уже не было, караул отпустили, все знакомые-близкие-родственники давно скрылись в тумане. Потянулась совсем иная колонна. Шли те, кого Додукаев всю жизнь ловил, прессовал, бил, крыл, кого сажал за решетку: блатные, матерые зэки, бандиты со стажем. Отдельной процессией двигались воры в законе: Гена Самосвал, Азик Бриллиант, Антоша Статский и молодой Юра Калган. Они быстро бросали землю на уже наполненную могилу и спешили убраться от красных волков, прячась за воротниками дорогих плащей и спинами «быков». Эти люди не хотели выказать дань уважения, просто показывали друг дружке, что не боятся прийти на похороны даже такого именитого мента. Смерть Додукаева для них значила перераспределение власти, новые связи, перестановку пешек. Для них было загадкой, кого поставят на место грозы всея бандитов города. Они храбрились друг перед другом, ведь, наконец, и мусор пархатый склеил ласты, но в тайне боялись, что теперь потеряют равновесие и упадут с кроваво-белого олимпа.

      – Погань, – пробурчал Платон, смотря на все это, и сплюнул.

      Саша выкинул истлевший окурок, поднял воротник куртки, сунул руки в карманы.

      – Не пойму я, Платон, почему Аркадич вас с Артемом выбрал. Я таких оперов видал, которые бы и ссать с вами, птенцами, в одном поле не встали. А он вас выбрал. И теперь вы в отделе лучшие. Не пойму, чем вы так хороши.

      – Завидуешь?

      – Было б чему. Мотаетесь по «земле», шпану прессуете. Районщики вас постоянно на себя тянут. – Помолчал. – Нахрена тебе это дело, Платон?

      – Не мое, Саш, а наше. Если я его раскручу, тебе на составление отдам.

      – Принесешь, так составлю. Но на хрена ты его взял?

      – Взял