Старый двор на Фонтанной. Пётр Бильдер

ответил Хикмет и открыл дверь.

      Тут же появился Абдулла

      – Салам алейкум, дедушка, – поклонился он, – хочешь холодной воды?

      Он протянул Хикмету кружку ледяной воды и улыбнулся.

      – Я сегодня уже второй кувшин несу на базар. Ходил я, да и вот опять пошел, а они Абдуллу все гонят и гонят.

      Парню было на вид лет 20. Крупный, коротко стриженный непонятно где и кем, вечно в каких- то обносках и босяком круглый год, он всегда излучал доброту и улыбку. Никто не знал, сколько ему и откуда он взялся. Он болтался по городу днями, открыто и непрестанно улыбаясь людям и жизни. Обидеть его было легко, как всякого больного человека, но редко, несмотря на общее ожесточение, у кого из людей поднималась рука на убогого.

      Хикмет недавно приютил его у себя, поселив его в смежной с кухней маленькой комнате. Там стояла кровать, тумбочка, таз с кувшином и ведро. А что еще человеку надо для ночлега..

      Бывало, Абдулла пропадал на несколько дней, чтобы опять появиться в доме Хикмета. Вот он снова появился, улыбаясь дню и сапожнику, в амбразуру будки.

      Хикмет обрадовался Абдулле, к которому испытывал непонятное тепло и заботу.

      – Закончишь на базаре, приходи дров нарубить, – предложил он Абдулле, таким способом давая тому возможность официально заработать на обед. Ему было непонятно, чем тот питался и где пропадал.

      – Где ты ночевал сегодня? – Спросил он осторожно Абдуллу. Тот не любил когда его расспрашивали об этом.

      – Я на базаре ночевал, Сторожил амбар. Утром меня накормили и дали на вино. Абдулла – алкоголик, – важно произнес он. Хикмет знал, что он не курит, не пьет и не балуется гашишем. «Это у него такое новое в его речи появилось. Важничает и притворяется»,– подумал он

      Уже убегая по дороге к базару, Абдулла прокричал: «Приду к вечеру».

      глава 3

      В двух комнатах старого дома Дроботко стоял полумрак. Пахло сыростью. Жизнь, казалось, остановилась давно в этих неровных стенах, покрытых патиной печали и трещинами времени. По полу на кривых половицах чернели катыши мокриц. Тиканье ходиков казалось громким и неуместным, как полковой оркестр на похоронах ребенка. На тахте высилось тело Татьяны Ивановны. Она спала, и снился ей сон: она в белом свадебном платье плывет по бескрайнему полю алых маков. Где-то играет музыка, и она кружится в ожидании жениха, но его нет и нет. Уже и музыка угасла, и маки померкли, а его все не было. И ожидание несбывшегося сжимало сердце, и оно замирало, превращаясь в твердый комок глины.

      От боли Татьяна Ивановна просыпалась, привычно принимала валериановые капли и опять уходила в дрёму.

      Она вспоминала мужа, сгинувшего в огне большой войны с немцем. Без него было тяжело, и Татьяна Ивановна ощущала тоску, поселившуюся в её душе давно, и видимо до конца её серой жизни. Вся она протекала в этом опостылевшем дворе.

      Детство, юность, молодые и зрелые годы видели одно и то же. Она временами думала, что бог её покарал и определил с рождения в тюрьму на пожизненный срок, и она отбывает и тянет его покорно,