Афганская боль, или Перевод с узбекского. Игорь Коваль

бегут – все быстрее …и быстрее. Словно едешь на поезде без конечной станции и цели.

      Почему столбы?

       Тошнота. Встал. Получилось. Но не понятно, что вокруг. Не чувствую ноги, но и боли не чувствую тоже. Упал. То ли свалили специально.

      – Анохин, жгут давай!!!

      –Тренчиком, тренчиком! …

       Голоса затихли, и сковывающий озноб вскоре тоже ушел, все-таки дурманящая сила промедола это вещь…

      В самолете…

       Вонючие "таблетки" (машина санчасти) и кабульский госпиталь остались, слава Богу, в прошлом. Из Кундуза уже брали курс на Ташкент.

      Чрево самолета было набито людьми, словно брюхо летающего животного, съеденными трофеями. Мерцающая где-то под потолком фюзеляжа лампочка била по глазам и заставляла зажмуриваться. Но через какое-то время держать глаза закрытыми становилось невмоготу – это было труднее самой тяжелой работы. В голове давило изнутри, стараясь выдавить эти глаза, словно не нужные клапана. Дюралевый борт издавал стонущие звуки, разрезая чужое пространство, а кислый запах бинтов и крови перемешался с затхлым запахом керосина.

      Почему-то вспомнились летние вечера у бабушки в деревни, когда в ливень отключали свет, и мы сидели у керосиновой лампы, и бабушка рассказывала, как вовремя и после войны мой отец, с его братом, так и учились – у керосинки, если не успевали в световой день. А как там успеешь – по хозяйству нужно помогать. Деда то нет. В смысле их отца – Война.

      Наверное, тогда в моем детстве, был тот же запах … только боли, этой жуткой боли не было. Было хорошо. Боль ассоциировалась тогда только с зубными кабинетами и разбитыми коленками при падении с "велика". В детстве то…

      Какой-то страшной чертой перечеркнули это детство и уже никогда туда не вернуться…

      Да, там не было боли. Такой, не было.

       А сейчас – жутко больно…

        Прилетели ночью. Посадка отдалась тупым ударом в голову. Снова затошнило, вырвало. Кто-то бросил, какую-то тряпку. Не до этого. Так хренова, что готов жрать собственную блевотину.

      Дальше туман и только голоса связывают с миром…

      – Бумаги давай, сопроводиловку…зови санитаров! …

      – Этот ходит?!

      – Одна нога есть, значит ходит…

      – Давай обожженных тащи …

      – Эй, паря, сам дойдешь? Давай … веселее…не хрена валяться…

         Лампы мерцают и все плывет. Невозможно рассмотреть лица.

      – Плохо мне…– шепчу я, стараясь унять головную боль,– Мутит…

      – Укачало ш-ш-толь…А, хлопец? Давай подымайся… тут не курорт тебе… Что ты, как баба…

      – Ты что не видишь Синичкин … (какая-то птичья фамилия) контуженый он к тому же…

         Кто-то плачет навзрыд, где-то в уголке. А кто-то матерится, как сапожник. Я не могу делать ни того, ни другого – все отдается в голове.

      – Мамедов, вы б сначала с больными разобралися, а потом …будете «ящики» … таскать…

      – Ну, а кто ж энтих то грузить будет?

      – Энти подождут… ишь ты…"энти"…

      «Ящики»