Я – душа Станислаф! Книга четвёртая. Валерий Радомский

долгое время не решался открыть глаза и стряхивать с себя сосновые иголки – у всех артельщиков были до крови посечены лица и руки. Особенно – пальцы от ладоней. Ветер к очумелым от пережитого только что мужикам уже не долетал. Почему, – об этом, если кто и задумывался, то в судорожной от волнения и ужаса оторопи.

      Над утёсом скорби и печали зависли птицы, сплошные живые тучи, издали неподвижные, но выжидавшие, когда любое движение артельщиков в направлении откуда они скатились, выползли, и на четвереньках тоже, будет пресечено тем же самым: хлёстким и нестерпимо жалящим ветром.

      – Вот скажи после этого, что глупые птицы?! – стонал, жаловался и сокрушался Тимофей Пескарь.

      Облепленный с головы до ног сосновыми иглами он был похож на карнавального ежа. В такие же «костюмы» небо одело и всех остальных, не пожалев ни бледности, ни сочившихся кровью полос на лицах.

      Понемногу приходившие в себя артельщики не знали что ответить Тимофею и, вообще, всем хотелось побыстрее убраться от утёса. И чем дальше, тем лучше! Задуманное ими напрочь забылось, сбежав в панике от каждого подавленным и унизительным страхом. Оставленные вначале, у дороги, дождевики и куртки подобрали уже на ходу, и так, ковыляя чуть ли не в ногу, поволокли их за собой. С Тимофеем остались лишь потерявшие свои карабины, и как их теперь себе вернуть – не знали, а ещё больше боялись об этом заговаривать вслух. Три пары вопрошающих глаз уставились на того, кто их сюда привёл – успокоились тем, что за оружием вернутся, но не сейчас.

      Пескарю позвонили. Он ответил, недовольный, неуклюже удерживая мобильник возле уха и болезненно кривясь, что подорвать утёс не удалось. Услышав ещё и звуки беспорядочной пальбы, спросил в свою очередь у позвонившего, а что у них там происходит? Платон Сутяга ответил жалующимся криком, что их заваливают корягами. Но перекричать стрельбу на причале не смог – Пескарь, бурча себе под нос «Какие ещё, …твою мать, коряги!», тут же двинул в посёлок.

      …Причал был усыпан кедрачами. Сюда они сбежались на канонаду дробовиков и карабинов, и теперь толпились за спинами добровольцев из ополчения Тимофея Пескаря. Это они стреляли, и много раз, до этого – утро горчило отстрелянным порохом. По ком стреляли – не понятно. Если только по корягам, которые пригнало непонятно что с противоположного берега озера, а ветра, никакого, нет!? Над этим шумно рассуждали прибежавшие на выстрелы мужики и бабы: откуда столько коряг – в жизни столько не видели! А коряг да корневищ прибило к причалу, точно лесосплав. И длиной – во всю протяженность причала, и в ширину – до стального баркаса, а это метров на пятьдесят. Вот что всем было ясно и понятно, так это – сделано с умыслом: теперь катера и рыбацкие лодки заблокированы. Что ещё хуже – баркасу отрезали путь к причалу, и, наблюдая за тем, как из тумана, от тайги, на баркас наплывали и наплывали другие