Лермонтов: инстабог. Оганес Григорьевич Мартиросян

разговор, Михаил сказал: рот – тоннель, выпускающий поезд – слова – или машины – то же, и так получается, что предложения бывают цельные, где можно пройти сквозь вагоны, и разрозненные, не считая аварии. Мужчина рассудил иначе, он выпил коньяк из фляжки и залился розовым светом смеха, погладил свое бедро и выкурил пару лет, дымок от которых поднялся и превратился в портрет Рембо. На это Михаил ответил спокойно: в прозе я ищу поэзию и философию, можно сказать, она сумма их. Мужчина парировал: поэт – это тот кто пишет стихи, не взирая даже на собственную смерть. Женщины ходят по улицам в колыбелях, мужчины – в гробах. Первые каждую секунду рождаются, вторые через каждые полчаса умирают. Мужчина вскоре ушел, исчез, для Михаила – умер и воскрес, и он получил письмо, в силу чего телефон издал звук. Он открыл почту, увидел сообщение от журнала Кровь, раскрыл его. Редактор писал о его стихах, отмечал в них кровь, соответственно, сукровицу, лимфу, узлы, фешенебельность, пентхаус, стояние на своем, витаминизированность, истекание чувств, семя, нагромождение хлама в комнате – нарочитое, синдром Плюшкина и так далее. Были заметки и об отдельных произведениях, находились в них виноград, вино и изюм, гниение даже сыра, дающее неповторимый аромат, яблоки, груши, дыни – всё это отмечалось в них, говорилось что, поэзия его как арбуз, нарезанный на строки, чтоб съесть. Стихи находились мертвыми и живыми, отмечалось, что они – лежать, сидеть и стоять – бог, Христос, святой дух, а не идти и бежать – всевышний и сатана, и при этом был намек, что можно еще бежать. Михаил прочел данный разбор, и у него возникло желание создать пьесу, написать высоким стилем ее, разделить героя на него и героиню и запустить их в текст, чтобы в нем они растворились, словно два куска сахара и слова текли горячим потоком – из кружки в желудок – Босх. К нему подошел пьяный и предложил подраться, сразиться на мечах и в латах, с щитами или без них, Михаил промолчал, тогда нетрезвый начал махать кулаками перед его носом, на что поэт отвечал: драться – биться кулаками – снежками с торчащими из них сосульками. По весне руки тают? – спросил выпивший, загрустил, даже заплакал, уронил слезу и ушел, потирая левую руку ладонью: долго еще вопли и рыдания беспокоили слух Михаила. А он курил и курил, будто это война, а не сидение на лавке, перед которой разворачивается самое грандиозное представление в мире – ходьба людей, их мелькание, хождение взад и вперед, исчезновение, появление, скрещение двух путей, двух дорог, порождающее каждую секунду Христа. Включил на смартфоне реслинг, ушел в мир больших тел, волосатых подмышек и торчащих сосков, брызжущих семенем, а не молоком. Звук телефона привлек двух собак, они подошли, встали и начали смотреть на него. Он показал им экран, псы понюхали его и ушли, двинулся и Михаил через десять минут, которому надоел Луча Андеграунд, его похлебка, сделанная из поверженных им врагов. Дошел до трамвая, дождался его и поехал – в ночь, выходные дни, ужин, листание книги Сильва или прочтение Керуака, в общем, исчез из одной