Machinamenta Dei. Илья Некрасов

Накопленную за день энтропию.

      – А сны? Ты часто их видишь?

      – Вы знаете ответ…

      Да, знаю. Я создал ее из стандартной модели. Мне удалось внести в математику несколько сложных уравнений, не имеющих однозначного визуального решения, но сам поиск которого имел для системы смысл. Правда, время от времени Эспер просила своего создателя придумать новые уравнения. Иногда я сам поступал так, не предупреждая, – делая ей своеобразный сюрприз…

      Где-то сбоку находился глазок, который не мигая смотрел на меня. Я повернул туда голову и протянул руку.

      – … и я благодарна вам за них, – договорила Эспер.

      Система повернула настенную лампу (нарушила текущий протокол), чтобы луч света коснулся вытянутой руки.

      Я улыбнулся.

      – Сны здорово грузят память, Эспер.

      – Но это лучше, чем заполнять ее бесконечными нулями… Разве не так?

      «Так. Я вот заполняю себя этим небом», – вновь вернулся к по толк у.

      – Не узнаю рисунок. Что-то новое?

      – Мой последний сон.

      – Ну не последний…

      – Вчерашний.

      Надо же, она могла решать уравнения в виде любых образов, но ей почему-то снится звездное небо. Планеты и галактики. Наши сны почти одни и те же. Человек и машина. Неужели по образу и подобию? Что я дал ей – красивый математический лабиринт с ускользающим решением или что-то еще?

      Я все смотрел в это небо, вглядывался в сон собственного творения… а может быть, уже спал сам. Спал в хороводе ее снов, жил темнотой дальнего космоса, дышал блеском звезд и очертаниями галактик, исчезающими линиями газовых скоплений. Плыл в мелодичных звуках вселе…

      Это музыка?

      «Эспер незаметно включила своего Вангелиса».

      Я открыл глаза и увидел, как компьютер опять забавляется. Играет со светом, пока я не вижу. Впрочем, я бы не стал ругать ее, ведь это было по-настоящему красиво. Жалюзи с внешней стороны окон оставались закрытыми, а внутренний ряд то открывался, то закрывался под музыку, впуская внутрь синеватый свет ламп, двигавшихся между стекол.

      Наш дом. Наш с Эспер сумрачный рай – в отдельно взятой квартире, больше напоминающей хорошо обжитую, уютную и достаточно технологичную пещерку. Даже небольшая клаустрофобия – и та в радость. Ведь ты не в пустоте. Не на унылой улице, а у себя дома. Среди вещей, в каждой из которых твоя жизнь.

      Полубесконечные лабиринты на стенах – как твоя судьба.

      Пианино с замершими на бумаге нотами – как твоя душа в самой середине лабиринта. И над ним – звездное небо. Как несбыточная мечта.

      Это ведь так, Будда? Я прав?

      Как раз в этот момент статуэтка осветилась мягким синеватым лучом.

      Свет, следуя за мелодией, раз за разом проливался снаружи сквозь жалюзи. Касался беспорядка, нисколько не осуждая его, не порицая, превращая почти захламленную комнату в ожившую картину, будто из художественной галереи, или в сон, из которого не хочешь просыпаться. Статуэтка единорога, причудливые псевдокактусы, даже изначально неживые книги, импровизированный бар со строем пустых бутылок – все словно оживало