Удивление перед жизнью. Воспоминания. Виктор Розов

в ресницах темных кроясь,

      У тебя сейчас сквозит слеза, —

      Я приду и сразу успокоюсь,

      Заглянув в глубокие глаза.

      И опять все потечет, как раньше:

      Вечер… Волги ясное лицо…

      Снова месяц – ветреный обманщик —

      Будет видеть губы и крыльцо…

      А пока… пока я получаю

      От тебя заветное письмо,

      Облака задумчиво качают

      Лиловато-розовой тесьмой.

      И святую ненависть подъемля,

      Я иду сквозь вечер голубой

      За тебя, за Сашу, и за землю,

      И за Волгу в свой последний бой!

      Ты пойми и отнесись как надо

      К этим строчкам. И когда-нибудь

      В переплетах дремлющего сада

      Мы с тобой помянем эту жуть.

      Даже если страшной телеграммой

      Оборвется белая тесьма,

      Ты узнаешь апофеоз драмы

      Из официального письма…

      Сердце злым отчаяньем не трогай,

      Не порежь об лезвие потерь!

      Привыкай к плохому понемногу

      И совсем… и до конца не верь!

      Подожди! Ведь мы так долго ждали!

      На войне всегда не без чудес —

      Может быть, еще поднимут дали

      Дымчатые полосы завес?

      И опять все потечет, как раньше:

      Поцелуи, милое лицо!

      А судьба? Судьба простой шарманщик:

      Попугай… билетики… кольцо…

      Попугай вытянул трагический билет: Кирилл Пржевуский был расстрелян в воздухе немцами, когда наши неудачно выбросили десант под Элистой.

      Я никогда не бывал в тех краях. Говорят – унылая степь. Много, очень много лет спустя я поехал в Астрахань. Мы прошли Волгоград, Черный Яр… Вечерело. Вдруг я почувствовал себя нехорошо, внутри начала расти тревога. Казалось, теплоход движется под гору. Река наклонилась, и он спускается куда-то вниз, в пропасть. Сумерки стали сгущаться с неестественной быстротой. Все темней и темней, тревожней и тревожней. Может быть, у меня начинается очередной спазм сосудов сердца?.. А откуда эта тревога и в ушах – как будто далеко бьет канонада?

      И я вспомнил Кирилла Пржевуского, моего друга детства и юности. Здесь, по правую руку от меня, вдали, степи Элисты… Там лежит он… Я сейчас близко от него. Как бы огромной тенью прошла его фигура вдоль пологого берега, головой упираясь в поднебесье. Вырезались из памяти куски жизни, связанные с ним, как будто бы их кто-то выстригал ножницами. И пароход пошел ровнее, сумерки стали рассеиваться, тревога уходила прочь. Я сидел на палубе, смотрел вдаль и думал о нем. Его нет, а я вот тут еду куда-то. Один, совсем один-одинешенек. А его нет. Потом и это чувство уплыло. Я пошел в каюту к жене и детям. Стали налаживать вечерний чай. Хорошо. А минуту назад я был совершенно один.

      В 1964 году в Москву приезжал один известный западногерманский писатель. В Доме литераторов на улице Герцена московские писатели устроили ему сердечный прием. Зал был полон народу. Было шумно