Удивление перед жизнью. Воспоминания. Виктор Розов

на весла.

      Еще не успокоилась взбудораженная Волга, еще поплясывают бакены, подмигивая белыми и красными огоньками, а ты плывешь вон туда, где горят брошенные пригоршней на берег звезды – огни в окнах домов, плывешь к родному городу. Дома, наверно, все спят, только мама ждет. Она всегда ждет, пока я не вернусь домой.

      Я люблю сажать цветы, горох, картошку. Сажать не для того, чтобы потом сорвать и съесть, а чтобы видеть, как все это растет, как появляется первый росток.

      – Надя, Сережа, Таня, идите смотрите, горох вылезает… Тюльпан распускается… А вон какой необыкновенный анютин глазок открылся…

      – А ну тебя с твоим горохом, – говорит Надя, – у меня молоко убегает.

      А Сережа с Таней подбегут – то ли из уважения ко мне, то ли из любопытства, глянут мельком – и обратно к своим занятиям: скакать через скакалочку – Таня, бить мячом в ворота – Сережа.

      А я стою и не могу оторваться. Ведь еще вчера ничего не было, а сегодня зеленое перышко вылезло. Ишь ведь!.. И как это нарцисс через снег идет, даже через лед. Через лед – длинные тонкие листья. Почему они не замерзают?

      Иногда Таня постоит около меня, присядет, разглядывает зеленый хвостик, думает.

      – Папа, откуда этот листочек?

      – Из горошины.

      – А горошина откуда?

      – На базаре купили.

      – А на базаре где ее взяли?

      – Вылущили из стручков.

      – А те стручки откуда?

      Я догадываюсь, о чем речь.

      – Ты хочешь знать, откуда взялась на земле первая горошина?

      – Да, да, откуда вообще горох, – радуется она.

      – Не знаю, Таня.

      Крайнее удивление.

      – А деда знает?

      – И деда не знает.

      – А кто знает?

      – Никто.

      Таня смотрит на меня недоуменно и недоверчиво. А я думаю: как в этой маленькой головенке осваивается этот вечный вопрос? Впрочем, мучит он ее недолго – вытесняется, видимо, воспоминанием о котятах, и она бежит к ним.

      С дочерью Таней

      Я не знал раньше, что великие вопросы, которые пытаются разрешить бородатые философы, мучат и маленьких детей.

      Сереже было пять лет. Вечером, когда мы, взрослые, сидели на террасе, а Сергея уже уложили в кровать и думали, что он заснул, раздался плач. Я вошел в комнату и увидел сына стоящим в кровати.

      – Что, Сереженька?

      – Папа, я умру?

      Что это с ним?

      – Когда?

      – Когда-нибудь.

      Батюшки, вот чем он заинтересовался!

      – Когда-нибудь умрешь, сынуля.

      – Скоро?

      – Нет, совсем не скоро, еще через долго-долго.

      – И ты умрешь?

      – И я умру.

      Плач.

      – И деда умрет?

      – И деда.

      Плач.

      – Все умрут?

      – Все.

      Плач.

      – Ложись, милый, засыпай. Так устроена жизнь. Спи, лапа…

      Он еще долго всхлипывает,