Его конь бешеный. Ян Михайлович Ворожцов

положил его на видное место.

      Кареглазый сидел, просунув ладони между стиснутых колен, глазея по сторонам – он заметил недоброе, там, в углу, где собрались несколько лупоглазых изрекающихся на странном диалекте язычников, уже что-то назревало; длиннолицый прошел к стойке, снял шляпу и попросил себе пива.

      Я ненавижу тут все, невнятно буркнул какой-то гигант в широкополой шляпе, боже как же я ненавижу каждую пядь этого проклятого места будь оно сожжено дотла гневом божиим. Глаза б мои опустели лишь бы не видеть это гнилое застойное болото чтоб вам всем пусто было сволочи лжецы вы все напудренные высокомерные пудели чтоб вам пусто было.

      Он глянул на длиннолицего, барабаня костяшками пальцев по стойке. Я тебе уши надеру сопляк чертов побережье тихого океана увидишь так тебе надеру мало не покажется.

      Длиннолицый посмотрел на гиганта. Ты это мне дядя?

      Гигант повернулся к нему, смерил длиннолицего влажными глазами. Ты не лучше всех этих недомерков и кретинов и тебя ненавижу чтоб тебе пусто было я вас всех в гробу видал.

      Длиннолицый пожал плечами, ему как раз поставили пиво и он поднял стакан. До дна за то чтобы еще до утра это место покатилось в ад, возвестил он громким голосом и принялся пить.

      Гигант скривил физиономию, отвернулся от длиннолицего и, опираясь локтем на протертую стойку, надел шляпу и стал оглядывать посетителей – язычников, черных, как оникс, белых, что налакались, и нескольких мексиканцев, стоящих у окна с надменным видом. Он посмотрел на горбоносого, что смахивал пепел со столешницы и на кареглазого, который нервно покачивался, как умалишенный в лечебнице, он бросил короткий взгляд на Джона Авраама, а потом вновь на длиннолицего, но вдруг лицо гиганта переменилось.

      Боже мой, сказал он.

      Длиннолицый покосился и проследил направление его взгляда.

      Этот сукин сын, рявкнул гигант, этот сучий кот.

      Он поднялся и, громадный, как шкаф, зашагал к Джону Аврааму, топая, что помещение ходило ходуном у него под ногами, будто палуба раскачивающегося в шторм корабля.

      Эй ты свинья пустоглазая, произнес гигант и трахнул кулаком по столу, я ведь тебя знаю знаю тебя сучий сын.

      Горбоносый подгреб под себя ноги, потушил сигарку в миске с оплавившейся свечой и положил ладонь на пистолет – при его жесте почему-то оживились язычники, обвешанные костяными амулетами. Уши у них были проколоты и в носовую пазуху под хрящом продета кость, при оживлении язычников будто только того и ждали сразу пробудились и несколько белых, стреляя белесыми глазами из-под шляп, а потом и мексиканцы, стоявшие у окна, как какие-то посторонние храмовые статуи или стражи в душных склепах, блестя налитыми кровью и спиртом глазами.

      Джон Авраам поднял связанные руки, ты это мне?

      Тебе-тебе а кому еще сучий сын давно я тебя ищу, сказал гигант, лицо свое покажи.

      А что тебе мое лицо.

      Хочу твой свинарник с глазами