Дорогой скорби: падение, огонь и покояние. Степан Витальевич Кирнос

было воспрещено для него. Алкоголизм, гулкое и беспробудное пьянство поглотило его с головой, утопив в вине, эле и пиве.

      Но Азариэль не смог «насладиться» своими воспоминаниями вконец, углубляясь в пучины отчаяния. Внезапно его сон и полуобморочное состояние прервал грубый женский голос:

      – Ещё что-нибудь подать? – Азариэль слегка поднял трясущуюся голову и сквозь головокружение еле как смог рассмотреть служанку таверны; это весьма пышная дама, с обвисшим лицом и в тёмной одежде.

      – Ещё вина! – хмельным голосом воскликнул Азариэль, судорожно водя по столу в попытках найти кружку. – Вина мне… и е-с-щё вина!

      – А брюхо не лопнет? – надавила женщина. – Поутру не будешь гадить в тазик, алкаш окаянный?

      – Я плачу! Мне и решать! Неси, давай! – Нагло крикнул он девушке, почувствовав себя хозяином положения.

      – Как пожелаешь, пьянь саммерсетская.

      Парень понимал, что ведёт себя как последняя пропившаяся скотина. И чувство вины тут же накрыло его с головой, заставив ещё сильнее себя угрызть.

      Через мгновение она принесла парню ещё один кувшин вина, и в этот момент Азариэль решил извиниться. Помимо сорока септимов медью, парень подал ей ещё десять золотом, в знак извинений и даже попытался сказать, что он извиняется, но хмель настолько овладел Азариэлем, что он просто рухнул на стол и выронил свои деньги, которые со звоном покатились по гнилому полу.

      – Вот руки у тебя-то дырявые как корыто старое! – взъелась служанка, став собирать монеты по полу.

      Тем временем бард снова приступил к исполнению песен. Его язык слегка заплетается, голос надрывист как у раненного тролля, но всё же слушать можно:

      – Минуя, Солитьюд и капища,

      Минуя, Даггерфол и храмы,

      Минуя Некром и кладбища,

      Минуя Сентинел и базары,

      От всех радостей гоним,

      Минуя реки и Лейавин,

      Ярким светом Магнуса палим,

      Идёт по миру пилигрим.

      Потерян он, грубоват,

      Голоден, плохо одет,

      Очи его полны заката,

      Сердце его полно рассвета.

      За ним поют пустыни,

      Зажигаются зарницы,

      Звезды дрожат над ним,

      И сипло кричат ему птицы.

      Ине будет о нём перетолков,

      Нет смысла верить в себя и богов,

      И значит осталась лишь только,

      Следовать по судьбы дороге.

      И быть над Тамриэлем закатам,

      И быть над Тамриэлем рассветам.

      В словах песни Азариэль нашёл отражение своей судьбы. На мгновение через пьяное полузабытье в нём проснулась жалость к самому себе. Он столько прошёл, столько дорог миновал и всё ради чего? Ради того, чтобы он сейчас напивался? Несправедливость вспыхнула, дав прилив в мышцах и на чистой браваде, и обиде Азариэль попытался встать, но под тяжестью опьянения его приковало к столу.

      – О, о!