Еретическое путешествие к точке невозврата. Михаил Крюков

душу наизнанку. Это только моё… Рассказать – как пройтись по улице в исподнем… Но ты прав, рассказать надо, ведь я за этим и пришёл, правда?

      Монах схватил кубок и в несколько глотков опорожнил его, потом побледнел, закрыл рот ладонями и пробормотал:

      – Ну вот, опять грех… А ведь я дал зарок не прикасаться к вину! Конченный я человек… Вольфгер, сын мой, ты знаешь, что я – неважный слуга божий. Не спорь, не спорь, это так и есть. Я, конечно, пытаюсь преодолеть себя, но мирское во мне слишком сильно. И всё же, некий малый дар, отпущенной по благости Создателя, у меня есть. То есть, что я говорю… Был… В этом-то всё дело! Был!

      – Отец мой, – терпеливо сказал Вольфгер, – прости, но пока я ничего не понимаю. Как же я смогу помочь тебе, если никак не возьму в толк, о чём идёт речь?

      – Сейчас… – хмуро ответил монах. – Давай, я попробую начать с самого начала. Ты, конечно, знаешь, что не по силам мне творить святые чудеса, и никогда не было по силам. Я что? Мог, помолившись, зубную боль снять, мог роженице помочь, ну, мог помочь умирающему легко отойти… Но мог! Мог! А теперь ничего этого не могу. Правда, Он иногда отказывал мне в даре и раньше, если я особенно ну… грешил. Вот и в этот раз я подумал, что, может, выпил лишнего, да и вдова шорника, Марта, гм… Ну, ты понимаешь. Да… Сначала-то я особенно не волновался, наложил на себя епитимью, утром и вечером бил поклоны, молился, но… ничего не изменилось. А самое главное, знаешь, Вольфгер, теперь, когда я вхожу в храм, я не чувствую в нем ну… божественности, что ли, намоленности, святости. Не знаю, как объяснить. Я не привык об этом говорить, это всегда было только между мной и Им, а теперь… Слова приходится из себя тащить клещами, с кровью, с мясом.

      – Постой-постой, – осторожно перебил его Вольфгер, – значит, раньше, когда ты входил в храм, ты всегда чувствовал в нём присутствие, скажем так, некоего божественного начала?

      – Ну… да, можно сказать и так, – нехотя ответил отец Иона.

      – А почему я не чувствовал?

      – Мне не удалось привить тебе истинной веры, – вздохнул монах. – Я каждый вечер молюсь за спасение твоей души. Твоё неверие – мой тяжкий грех, возможно, если бы в детстве я мог собственным примером показать тебе…

      – Оставим это, – отмахнулся Вольфгер, – значит, суть твоего беспокойства в том, что ты утерял связь с богом?

      – Не только, – тяжело вздохнул монах, – есть кое-что ещё. Но ты мне, пожалуй, не поверишь, пока не увидишь собственными глазами. Прошу тебя, давай спустимся в замковую часовню и посмотрим. Если мои опасения не сбудутся, тогда можешь с полным правом называть меня старым идиотом, и я с тобой буду совершенно согласен.

      – Что за опасения?

      – Прошу тебя, давай спустимся в часовню. Если мои страхи напрасны, и говорить не о чем, а если не напрасны, ты сам всё увидишь.

      – Ну, хорошо, пойдём, – пожал плечами Вольфгер. – Только я возьму подсвечник, там, наверное, темно.

      Они спустились по лестнице и вышли из башни. Чтобы попасть в часовню, нужно было перейти через замковый двор, вымощенный