Черепаший вальс. Катрин Панколь

из клиники, это было ужасно.

      – Стол накрыт. Индейка почти готова, через двадцать минут можно садиться. А потом подарки.

      – Нет! Сперва подарки. Он тогда немного развеется. Поужинаем потом.

      – Ладно, – согласилась она, удивленная его властным тоном.

      – А Зоэ нет?

      – Она у себя в комнате, сейчас позову…

      – А ты-то как?

      Он взял ее за руку, притянул к себе.

      Она почувствовала тепло его тела под влажным шерстяным пиджаком, ее уши вспыхнули; она поспешно затараторила, скрывая замешательство: да-да, ничего, будь добр, разожги камин, а я пока переоденусь и причешусь. Он прижал палец к ее губам, постоял с минуту, пристально глядя на нее – Жозефине показалось, что прошла целая вечность, – и со вздохом сожаления отпустил.

      В камине потрескивал огонь. На паркете, выложенном елочкой, сияла груда подарков. Компания разделилась на два лагеря: взрослые предвкушали лишь радость дарить и втайне надеялись, что не промахнулись, а молодое поколение нетерпеливо ожидало, сбудутся ли его сокровенные мечты. Одни слегка тревожились, а другие гадали, придется ли скрывать разочарование или можно будет предаться бурному и искреннему восторгу.

      Жозефина не любила ритуал раздачи подарков. Каждый раз она испытывала какое-то необъяснимое разочарование, как будто разбивалась иллюзия бескорыстной любви, и каждый раз оставалась в уверенности, что не сумела выразить всю свою любовь. Ей хотелось разродиться горой, а на поверку почти всегда выходила мышь. Уверена, Гэри понимает мои чувства, сказала себе Жозефина, поймав его пристальный, ободряющий взгляд, говоривший: «Давай, come on[39], Жози, улыбнись, Рождество все-таки, ты нам весь вечер испортишь своей похоронной миной». «Что, так заметно?» – глазами спросила Жозефина, удивленно вздернув брови. Гэри утвердительно кивнул. «ОК, постараюсь», – кивнула она в ответ.

      Она повернулась к Ширли, которая объясняла Филиппу, в чем состоит ее деятельность по борьбе с тучностью школьников.

      – В мире каждый день умирают восемь тысяч семьсот человек, и все из-за этих торговцев сахаром! В одной только Европе что ни год становится больше на четыреста тысяч тучных детей! Сначала они морили рабов на плантациях сахарного тростника, а теперь взялись за наших малышей и обсыпают их сахарной пудрой!

      Филипп успокаивающе поднял руку:

      – Может, ты слегка преувеличиваешь?

      – Они лезут в каждую щель! Ставят автоматы со своей газировкой и шоколадками в школах, у детей портятся зубы, они жиреют! Еще бы, там такие бабки крутятся! Просто позор! Тебе надо вложиться в это дело. В конце концов, у тебя сын, его это тоже касается.

      – Ты считаешь? – спросил Филипп, взглянув на Александра.

      Мой сын скорей погибнет от тоски, а не от сахара.

      Первое Рождество Александра без матери.

      Первое Рождество без Ирис за долгие годы брака.

      Их первое холостяцкое Рождество.

      Двое мужчин лишились женского образа, который так долго царил в их душах. Из клиники они вышли молча. Так же молча, руки в

39

«Давай» (англ.).