Коварство и честь. Баронесса Эмма Орчи

очутившись лицом к лицу с тем, что считал мученичеством, словно преобразился. Красавец в обычной жизни, сейчас он казался воистину юным пророком, проповедующим толпе и предсказывающим конец света. Полумрак частично скрывал его фигуру, но рука была простерта, а палец, указующий на скопление людей, выглядел в странном свете смоляного факела словно высеченным из огненной лавы. Иногда свет выхватывал резкие черты его лица: прямой нос, острый подбородок, а также каштановые, взмокшие от пота волосы.

      Рядом с ним стояла Регина, неподвижная и бледная, как привидение. На лице казались живыми только глаза, устремленные на возлюбленного. В гиганте с астматическим кашлем она узнала человека, за которым ухаживала сегодня днем. Его присутствие каким-то образом показалось ей зловещим и угрожающим. Он, казалось, весь день таскался за ней: сначала был у матушки Тео, потом наверняка шел следом по улице. Тогда он пробудил в ней жалость. Сейчас его уродливое лицо, грязные руки, каркающий голос и хриплый кашель наполнили ее леденящим ужасом.

      Он казался ее возбужденному воображению истинным вестником смерти, распростершим крылья над Бертраном и всеми, кого она любила. Одной рукой она попыталась прижать к груди своего брата Жака, чтобы заставить его придержать глупый язык. Но он, как яростное, нетерпеливое молодое животное, старался вырваться из ее любящих объятий и громко поддерживал Бертрана, невзирая на предупреждения сестры и слезы матери. Стоявшая рядом с Региной Жозефина, молоденькая девушка, кричала едва ли не громче Жака, хлопала в ладоши и вызывающим взором горящих глаз оглядывала грязную толпу, которую надеялась поколебать своими пылом и красноречием.

      – Стыдитесь! – страстно вскричала она. – Позор француженкам и французам, предпочитающим быть покорными рабами кровожадного тирана!

      Ее мать, бледная хрупкая женщина, очевидно, лишилась всякой надежды управлять своими непокорными отпрысками. Она была слишком слаба, слишком анемична и, вне всякого сомнения, слишком много страдала, чтобы бояться за себя или детей. Это ей в голову не приходило. Изможденное лицо выражало лишь отчаяние, отчаяние полное и абсолютное, а также смирение и готовность страдать рядом с теми, кого она любила. Похоже, она молилась только о том, чтобы разделить мученичество родных ей людей, хотя их взгляды были ей чужды.

      Бертран, Жозефина и Жак олицетворяли это мученичество, Регина и ее мать – смирение и обреченность.

      Братский ужин угрожал закончиться потасовкой, и единственный шанс на спасение юных храбрецов заключался в поспешном бегстве. Но судьба была против них. Шпионы Конвента, шпионы комитетов, шпионы Робеспьера кишели повсюду. На этих пятерых уже лежала печать смерти. Бесполезно было казаться стойкими, благородными и патриотичными. Даже Дантон пошел на эшафот за меньшее.

      – Позор! Измена!

      Слова эхом разносились в теплом апрельском воздухе, но Бертран, казалось, не сознавал опасности. Нет. Он словно призывал ее.

      – Это вам позор! – громко откликнулся он, и молодой звонкий голос перекрыл