Зимопись. Путь домой. Веди. Петр Ингвин

как правило, раньше Евы. Ее сон был чуткий, мне приходилось делать вид, что тоже сплю. Любое неаккуратное движение – и меня куда-нибудь пошлют. Или, наоборот, позовут. Лучше полежать, пока время есть.

      Вот так и становишься глупым и ленивым. Как говорится в пословице, «с кем поведешься…»

      А еще, как я понял, Ева не хотела, чтобы я занимался хозяйством самостоятельно – то есть, без присмотра. Я этим беззастенчиво пользовался – отдыхал вволю. Когда с приходом нового Адама пара восстановится, лафа закончится, а пока на рабство жаловаться не приходилось. Ну, разве что убьют за лишнее слово или неправильный жест, а в остальном – сносно. Будучи свободным, столько есть и спать (не «или», а именно «и») мне практически не доводилось.

      Незаметно пролетела ночь. Начавшееся с завтрака утро закончилось очередным «иди сюда». Так как уехать вновь не получилось, я гнул выработанную линию:

      – Чапа вспомнил еще одну игру.

      Что-то обязательно сработает. Не хватит реальных игр – придумаю. Не может быть, чтобы во время игр впадающий в детство разум не допустил ошибки.

      Ева перевернулась на спину, на меня поднялся радостный взгляд:

      – Ева слушает.

      Она перехватила мою руку и опустила себе на грудь – мол, говори, а от дела не отвлекайся.

      Отторжение, которое было еще вчера, а несколько дней назад просто сводило с ума, плавно сходило на нет. Память затирала плохое, и если в миг раздражения Евы я видел в ней кровожадного орка, то в остальное время передо мной сверкала прелестями прекрасная эльфийка. Это действовало на нервы и прочие части организма. Возможно, не будь Ева столь ленива и прояви она какую-нибудь инициативу, что-то всколыхнулось бы. К счастью, Еве такое в голову не приходило, и я мог быть за себя спокоен.

      То, что мне приходилось гладить ее и всячески ласкать, роли не играло, передо мной лежала не женщина, а белячка – очень похожий на человека враг рода человеческого. Я не забывал этого ни на минуту.

      Ее кожа под моими пальцами – неестественно чистая, гладкая, абсолютно белая. Несколько дней на солнце – а ни тени загара. Неужели первоначальные догадки верны, и Ева – нечто созданное искусственно, плод труда неизвестного психа-гения от механики, кибернетики и бионики, и кожа ее – не настоящая, а какая-нибудь силиконовая? Что же тогда внутри?!

      В чем сомневаться не приходилось, так это в наличии сердца и теплоты организма. Сердце стучало. Оно реагировало на мои действия. Дыхание Евы сбивалось, кожа краснела, но не от солнца, а исключительно от удовольствия.

      Не переставая гладить, я «поделился опытом», придуманным тут же:

      – У нас была такая игра. Хозяин и раб на время менялись местами…

      – У тебя были рабы?

      – Когда я говорю «у нас», то имею в виду…

      «Все человечество». Скажу так – и голова полетит с плеч. Обезьяны не должны равнять себя с людьми, только жизни людей имеют значение. А как же сказать? «Весь обезьянник»? Какое производное от «обезьяны» подойдет к случаю?

      Вон оно как: наш язык даже не предназначен для признания других общностей равными себе. Мы – человечество, а остальные