Полное собрание сочинений. Том 13. Война и мир. Черновые редакции и варианты. Лев Толстой

этот установился сам собою.

      – Sans doute,[811] – говорил экс-аббат, видимо только ожидая времени опять вставить свое победительное возражение.

      – Деспотизм возник от того, что Франция была поставлена в необходимость защищать свои установления против всей Европы.

      – Sans doute, – закрывая глаза, говорил аббат.

      – Даже жестокости Конвента и Директории всё это произвело европейское вмешательство.

      – Sans doute, но отчего же европейские державы вмешались в дела внутреннего устройства Франции? – сказал аббат с улыбкой спорщика, приведшего противника именно к тому пункту, у которого он ждал его.

      Pierre на минуту не знал, что ответить.[812] Он улыбнулся.

      – Allez le leur demander,[813] – сказал он, но тут же оправившись продолжал: – Впрочем, вы говорите, отчего? Оттого, что свобода невыгодна деспотам, оттого что учение революции не проникло еще во все умы.

      – Sans doute, – повторил аббат. – Но позвольте у вас спросить, ежели бы нам с вами предоставлено было устроить судьбу[814] мира, чего бы мы желали и к чему бы стремились: к благоустройству Франции или к благу всего человечества? Я думаю, что к последнему.

      Pierre замолчал, не понимая, к чему ведет его противник.

      – Я тоже думаю, – только сказал он.

      – Sans doute. Вы говорите, что признание прав человека есть начало и основание всякой свободы и государственного благоустройства, я с вами совершенно согласен. Теперь я говорю, что признание прав человека во Франции, в одной Франции, не только не повело человечество к большему счастию и благоустройству, а повело и Францию, и человечество к величайшему из зол, к войнам, к убийству ближнего и к попранию всех тех прав человека, которые были так торжественно признаны. Это я говорю и вы со мной согласны. Не так ли?

      – Теперь, стало быть, нам остается решить вопрос: каким образом устроить судьбу человечества так, чтобы права человека были признаваемы одинаково всем образованным миром и чтобы уничтожалась возможность войны между народами.

      – Это будет тогда, когда идеи справедливости и свободы проникнут во все углы, – возражал m-r Pierre, – для этого нужны общества распространения этих идей, нужна пропаганда…[815]

      Иностранец посмотрел на[816] руки Pierr’a, как бы отъискивая что то.

      – Как масонские ложи, вы думаете, – сказал он улыбаясь. – Sans doute. Но мне кажется, что до тех пор пока в руках королей и императоров будет власть посылать на войну своих подданных, до тех пор у них будет и власть подавлять всех этих подданных, те идеи, которые невыгодны для власти.

      – Так вы думаете, что человечество вечно останется таким же?[817]

      – Избави меня бог это думать, – спокойно, самоуверенно отвечал итальянец и лицо его приняло то выражений важности и поглощения всего в мысли, которое бывает у сумашедших, когда их наводят на пункт их помешательства. – Меня бы не было здесь, ежели бы я это думал, – продолжал он, как то таинственно оглядываясь. – Я думаю, напротив, что именно здесь, в Петербурге, и теперь именно, в нынешнем 1805 году, есть

811

[Несомненно]

812

Зач.: и вдруг из мрачного, с пеной у рта проповедующего Мирабо, сделался жалкий и добрый, добрый русский юноша.

813

[Подите, спросите их об этом]

814

Зач.: людей

815

Зачеркнуто: как общества масонов

816

Зач.: масонское кольцо с мертвой головой, которое было надето на пальце M-r Pierr’a.

817

На полях: <В это время на помощь подоспела А[нна] П[авловна], она спросила итальянца о климате, он отве>