Сильнодействующее средство. Эрик Сигал

насколько было возможно, в юмористическом ключе: все вспоминали «старые добрые времена» и чудачества босса.

      Кое-кто перебрал с выпивкой, в том числе и биохимик Роб Вайнер, который вдруг пробормотал:

      – Я хорошо знаю Макса, и можете мне поверить: где бы он ни был, он будет продолжать свои нежданные воскресные визиты.

      Потом до Адама донесся разговор, который лучше ему было бы не слышать.

      – Руководство наверняка возложат на Куперсмита, – предположила Синди По. – Старик бы выбрал его.

      – Какая ты наивная! – возразила Кларисса Прайс, ветеран лаборатории, которую все называли «мышиной мамой». – В Гарварде влияние того или иного ученого заканчивается с его смертью. Руководителя лабораторией будет назначать совет университета. И, откровенно говоря, у Адама для руководящей работы маловато опыта и научных публикаций.

      – А я тебе говорю, он это заслужил! – твердила молодая женщина.

      – Послушай меня, дорогуша, ты, может, хорошо разбираешься в своей микробиологии, зато в высоких политических материях ничего не смыслишь. Я бы сказала, главное, что работает против Адама, – именно его близость к Максу. Не говоря уже о конкуренции со стороны множества ученых старшего поколения.

* * *

      Ровно в полночь телефон в лаборатории зазвонил.

      – Я тебе еще не надоела? – сказала Тони небрежным тоном.

      – Нет, что ты. И вообще, я должен перед тобой извиниться. Даже сейчас, в разгар поминок – а это именно то, что у нас тут происходит, с выпивкой и прочими атрибутами, – мне не хватает не только Макса, но и тебя.

      – Спасибо. Я знаю, тебе нелегко это говорить. Если для тебя это что-нибудь значит, я хотела бы, чтоб ты знал: я чуть не выпрыгнула из самолета, когда он стал выруливать на взлетную полосу.

      – Между прочим, Лиз ты очень понравилась.

      – О… – Тони не скрывала своего удовлетворения. – Передавай ей от меня привет.

* * *

      Тяжелее всего было вечером. Почему-то в эти часы Адам как никогда остро ощущал невосполнимость утраты. В особенности после того, как по прошествии положенного траура задерживаться на работе во внеурочные часы стали лишь самые одержимые.

      Без могучего ума и дружбы Макса Рудольфа, согревавших его холодными зимними вечерами, бостонские морозы сделались невыносимыми. Единственным спасением оставалась работа, и Адам с головой ушел в последний и самый важный проект своего учителя.

      Теперь Адам тоже загорелся этой мечтой – и твердо решил завершить исследования, чтобы в конце концов получить возможность взойти на кафедру Нобелевского комитета и объявить: «Эта награда целиком принадлежит Максу Рудольфу».

      Но, несмотря на то что он был постоянно загружен работой и очень уставал, боль утраты никак его не отпускала.

* * *

      Когда университет переманил на пост Макса Рудольфа Йена Каванага из Оксфорда, коллектив, конечно, всецело поддержал назначение и быстро вернулся к работе.

      Лиз советовала ни с кем не ссориться – «не повредит даже легкая лесть», говорила она, – однако Адам сохранял с новым руководством